Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Та или иная позитивная моральная оценка постмодернизма не требует особых комментариев: восторженное (и при этом бредовое) прославление этого эстетического нового мира с позиции попутчика (в том числе и прославление его социально-экономических аспектов, приветствуемых с не меньшим энтузиазмом под лозунгом «постиндустриального общества»), очевидно, неприемлемо, хотя не столь очевидно то, что сегодняшние фантазии о спасительной природе высоких технологий, начиная с чипов и заканчивая роботами — фантазии, разделяемые не только левыми и правыми правительствами, попавшими в затруднительное положение, но и многими интеллектуалами — также по своему существу составляют единое целое с более вульгарными апологиями постмодернизма.

Но в этом случае следует только отказаться от морального осуждения постмодерна и его сущностной тривиальности (в сравнении с утопической «суровой серьезностью» великих модернизмов) — от осуждения, которое встречается как у левых, так и радикальных правых. Несомненно и то, что логика симулякра, превращающая прежние реалии в телевизионные картинки, не просто воспроизводит логику позднего капитализма, но и усиливает и закрепляет ее. В то же время политические группы, которые стремятся активно вмешиваться в историю, меняя ее пассивное, в противном случае, движение (с целью либо направить его к социалистическому преобразованию общества, либо отвлечь на регрессивное восстановление некоего более простого воображаемого прошлого), не могут не оплакивать и не порицать в культурной форме болезненной привязанности к изображениям, которая, преобразуя прошлое в визуальные миражи, стереотипы или тексты, в действительности уничтожает любое практическое чувство будущего и коллективного проекта, тем самым отдавая мышление о будущих изменениях на откуп фантазиям о какой-нибудь катастрофе или же необъяснимом катаклизме, начиная со зрелища «терроризма» на социальном уровне и заканчивая видением рака на уровне личном. Однако, если постмодернизм — это исторический феномен, значит попытка концептуализировать его в категориях моральных или морализирующих суждений должна быть в конечном счете определена в качестве категориальной ошибки. Все это становится еще более очевидным, когда мы ставим вопрос о позиции культурного критика и моралиста; последний вместе со всеми нами сегодня глубоко погружен в постмодернистское пространство, настолько пропитан и заражен его новыми культурными категориям, что роскошь старомодной идеологической критики, гневного морального разоблачения другого становится недоступной.

Различие, которое я здесь предлагаю, в своей канонической форме встречается в гегелевском размежевании между мышлением индивидуальной морали или морализацией (Moralität) и совершенно отличной областью коллективно-социальных ценностей и практик (Sittlichkeit)[117]. Но свою окончательную форму оно находит в Марксовой демонстрации материалистической диалектики, особенно в классических тезисах из «Манифеста», которые преподносят нам трудный урок несколько более подлинно диалектического способа мыслить историческое развитие и изменение. Предметом урока является, естественно, историческое развитие самого капитализма и развитие специфической буржуазной культуры. В хорошо известном пассаже Маркс убедительно призывает нас делать невозможное, а именно мыслить это развитие позитивно и одновременно негативно; другими словами, добиться мышления того типа, что было бы способно схватывать в одно и то же время и в одной и той же мысли несомненно пагубные черты капитализма вместе с его удивительной освободительной динамикой, не ослабляя силы того или другого из вынесенных суждений. Мы должны в каком-то смысле поднять наше сознание до того уровня, на котором можно понять, что капитализм является лучшим из всего случившегося с человечеством и в то же время худшим. Соскакивание с этого сурового диалектического императива и возвращение к более удобной моральной позиции — дело вполне естественное и более чем человеческое, но все же неотложность проблемы требует, чтобы мы по крайней мере предприняли некоторую попытку помыслить культурную эволюцию позднего капитализма диалектически, то есть одновременно как катастрофу и прогресс.

Такое усилие предполагает два прямых вопроса, на которых мы закончим эти размышления. Можем ли мы действительно выделить определенный «момент истины» в рамках более очевидных «моментов ложности» постмодернистской культуры? И даже если можем, нет ли в конечном счете чего-то парализующего в предложенном выше диалектическом взгляде на историческое развитие; не стремится ли он демобилизовать нас и обречь нас на пассивность и беспомощность, систематически устраняя возможности действия в непроницаемом тумане исторической неизбежности? Два этих (взаимосвязанных) вопроса стоит обсудить в категориях актуальных возможностей эффективной современной культурной политики или построения подлинной политической культуры.