Постнеклассическое единство мира

Поэтому и Бибихин в своем «Мире» приходит ко вполне определенному выводу: «Наше слово „мир“, независимо от того, действует или не действует в нем мифологическая традиция, заставляет и помогает думать о связи, которая имеет место сама по себе: о связи между единым целым мира и опытом согласия, настроением мира. Связь в том, что мир как целое – не только по Канту в „Критике чистого разума“ и Хайдеггеру в „Бытии и времени“ – есть трансценденция и открывается тоже только опыту трансценденции, который не просто открыт человеческому существу, а человеческое существо и есть опыт трансценденции, если верно, что оно может быть названо присутствием не чего-то определенного, а как таковым. Чистое присутствие как согласие со всем не „причастно“ к мировой целости, а само и есть мир в его трансценденции» [57, с. 143–144]. «Мир-универсум, скопление вещей – мир-тишина согласия человека с собой и со всем – разлученные говорят нам каждый по отдельности неведомо о чем, по-настоящему они есть только вместе и один без другого потерян. Не видели бы мы никакого собрания вещей, никакого универсума, никакого „всего мира“, если бы не имели раньше, пусть забытого, опыта согласной тишины; не знали бы себя и ничего, если бы в своем чистом присутствии не могли в согласии мира допустить всему быть и быть всему, принять всё как согласное с нами и вместе – допустить себя как согласных со всем» [57, с. 80–81].

Хотя проблема единства мира принципиально и не может быть сведена к одной-единственной окончательной формулировке, но может быть намечена неизбежной парадоксальностью, возникающей между невозможностью охватить экстенсивно и интенсивно бесконечную неисчерпаемость мира, с одной стороны, и неустранимостью как постоянно проявляющейся взаимосвязи всего со всем, так и неявной предпосылки исходной целостности схватываемого любой концепцией – с другой. Аналогично пытается двигаться Слотердайк в своей концепции сфер: «Говоря о сферах как самореализующихся формах, мы убеждены, что не используем при этом никаких привнесенных понятий, а если в определенном отношении они и привносятся, то лишь таким способом, который вызван самой сутью вопроса. Теория сфер представляет собой обнаружение доступа к чему-то такому, что является, с одной стороны, в высшей степени действительным, а с другой – самым неуловимым и менее всего доступным предметному постижению. Уже само выражение „обнаружение доступа“ вводит нас в заблуждение, ибо раскрытие сферического представляет собой не столько вопрос о доступности, сколько вопрос о замедленной ориентации в наиболее очевидном» [476, с. 78–79].

В этом смысле человек (как на индивидуальном, так и на коллективном уровне) всегда располагается в своей собственной сфере восприятия[275], задающей и представляющей определенную картину мира, причем так, что всё остальное, не укладывающееся в нее, отфильтровывается, даже если попадает в поле зрения, – воспринимается только то, для чего уже есть некоторые средства и соответствующие цели и ценности, а также ячейки классификации.[276] Это дает некоторую устойчивость взглядов и представлений, но чрезвычайно затрудняет их изменения.[277] Однако иногда совершенно спонтанно изменения происходят. Согласно Налимову, «тексты характеризуются дискретной (синтаксической) и континуальной (семантической) составляющими… Семантика определяется вероятностно задаваемой структурой смыслов. Смыслы – это есть то, что делает знаковую систему текстом… Изначально все возможные смыслы мира как-то соотнесены с линейным континуумом Кантора… Иными словами, смыслы мира спрессованы так, как спрессованы числа на действительной оси… Спрессованность смыслов – это нераспакованный (непроявленный) Мир: семантический вакуум… Распаковывание (появление текстов) осуществляется вероятностной взвешиваемостью…» [385, с. 107]. Иногда смыслы распаковываются самым неожиданным образом: происходят флуктуации, и сфера восприятия тем самым расширяется.