Постник Евстратий: Мозаика святости

Давно прошла юность, давненько ветер степей позвал его с гор Кавказа в равнинные дали, давно это было, а как будто вчера. И сердце стучало, как юности сердце, и зубы крепки, и голова не седа, и память свежа, как девичье око.

И хотелось сказать, рассказать о былом, что вместилось в одну только жизнь, жизнь хана Атрака.

Замолкали мужчины, переставали трещать неумолчные женщины, дети рты раскрывали, хоть целый барашек влетай в открытый роток детеныша половца. Даже малые детки молчали, тихонько сопя в материнскую грудь.

Хан говорил! И умел подбирать он, однако, слова.

Как объяснить детям степи про бескрайнюю синь Чёрного моря, про солёность воды? А он объяснял, и верили дети, верили старики. Однажды он пошутил, увидев, как заезжий к нему кошевой из соседнего рода не поверил про соль синей воды. Вот как он пошутил: «Мне не веришь, грозному хану? Так, поди и спроси у верного Найды, вот он, сидит перед кошмами у входа в шатер».

Как долго смеялись над ханскою шуткой! Запомнили и пошло поговоркой в народ: «Не веришь, поди и спроси у верного Найды».

Рассказывал хан про чёрные очи и кожу суданки, про белые зубы её. Про Жёлтый город с холмами и виноградниками вокруг него, про Чёрную речку и дивных монахов, про монастырь.

И про долгий поход провожания в Киев тела монаха, после смерти которого – гром! И Небес голоса тоже после смерти его!

И верили хану старики и мужалые воины, верили женщины и детвора. А внуки осмеливались подползать к деду поближе и даже, да, даже трогать крест на груди. На замызганной донельзя веревке висел крест деревянный, почерневший от времени и тела хозяина, но крест был настоящим крестом!

И, совсем разомлев, старый хан мог долго рассказывать, как возглавлял он отряд, что перевозил тело монаха в большой, даже очень большой Киев-град, как крестился перед этим в Жёлто-Белом городе Херсонесе, как брызгали на него водой люди в рясах.

Тут слушатели всегда, даже если и слушали раз в десятый, испуганно вздрагивали и прикрикивали громкое «хой!», а хан был доволен и долго смеялся.

Как много золота на церквах и в церквах Херсонеса, как свечи горят, как кланяются люди большим на досках написанным ликам людей, очень строгих и добрых, как много людей вместе поют одну песню про Бога, имея в виду Символ Веры своей. Как велики деревья на сопках, как много леса и живности в нем, как много рыбы в большой зеленой, а то и синей по времени, глубокой воде, как по этой воде плывут лодки большие-большие. Хан с трудом говорил слово «дромоны», и тут слушатели даже смеялись над словом, что язык их коверкал. Про горы, да, да, и про горы, такие большие белые сопки – курганы, что растут сами собой из земли прямо до неба.

И ещё хвастался хан, что недаром позвал его великий Строитель Давид, хан большой Грузии, защищать его верным служеньим, охраняя границы. И гордо показывал крест: вот, видите, видите крест? Как увидел Давид крест на шее моей, ни минуты не сомневался: защищай, хан, владенья мои от турок-сельджуков и назвал меня славным воителем и христианином.

Хан опять с трудом говорил дивное слово «христианин», но тут никто уже не смеялся: хан мог побить сгоряча за обиду!

И верили люди старому хану, верили и любили его.

Да, великий сказитель был у орды половецкой, великий!

И не только сказитель. И прав был великий Строитель Давид, назвавший хана Атрака воителем и христианином. Естественно, хан молитвы, положенные христианину, никак не творил, креститься он так и не научился. Но ведь дело разве в обряде?

Атрак душой был христианином! Только за подвиг доставки Евстратия в Киев он мог заслужить почтение христиан и прощение христиан.

Не позволил в походе обидеть пришлым ордам ни тело монаха, ни группу монахов, шедших за гробом, ни кучу людей, шедших за группой монахов. А людей было много!

Шли Мириам и Иаков, откупивший её от неминуемой смерти драгоценным окладом, что вовремя сунул Демитре. Крестились они прямо перед походом: Захария тверд, и остатки евреев, которых жизнь пощадила при разгроме квартала, решились креститься. Так они выбирали жизнь прежде смерти.

Силой заставить идти в христианство Захария не позволял, но ситуация такова, что или смерть принимай, как казнили множество иудеев за преступление их, за соучастие в казни монаха, или в крещении жизнь сохранишь, а там как Яхве прикажет.

И таких иудеев скопилось немало; Захария их окрестил.

Заодно подвернулся Атрак, половецкий вожак, нанятый для перехода к Киеву стольному. Окрещён был и он. Причем плакал, ну ровно младенец, как понял, что за тело везли в Киев-град. Рыдал да твердил: «Тощий то, тощий?», – и плакал.

Пасха была, и солнце играло, шли по теплу и погоде. Сытые кони легко тащили телегу с бренным останком монаха (половецкие кони трупов бояться отучались с малых годков), катились повозки, где расположились монахи и утварь церковная, книги и книги, кресты и иконки. Живописные группы людей кормились от степи. Отряды Атрака дичь приносили за деньги, иногда и немалые, брали немного лишь от Захарии: Атрак помнил, как мало питался Евстратий и шедшая с ним монастырская братия и иные.