Посторонняя

— Ну, как он? Убедилась?

— Съел куриную ножку и апельсин. Спит, — ответила Нина с гордостью.

— Ну да! — Кира всплеснула руками, чуть не кольнув себя шприцем в щеку. — Это очень важно. Я доложу Вадиму Вениаминовичу. Вы придете завтра?

— Я постараюсь, — сказала Нина.

Мирон Григорьевич встретил ее дурашливым смехом. Он был в переднике, с перемазанным мукой лицом.

— А мы блины печем! Мамочка гуляет, а мы ей вкусный сюрпризик приготовили.

Настя и Костик чинно сидели за столом, перед каждым тарелка с блинами. Костик до ушей в варенье.

— Мы и Наденьке отнесли горяченьких! — похвалился муж.

Наденька была в детском саду на пятидневке.

Нина подсела к детям. Расторопный Мирон Григорьевич тут же подал ей блюда с дымящимися блинами.

— Я была в больнице у Певунова.

— Я догадался. Тебе звонила Клава Захорошко.

Нина с нежностью смотрела на суетящегося у плиты мужа. Он не упрекнул ее ни взглядом, ни словом. Какой удачный номер вытащила она в лотерее жизни. У нее деликатный, добрый муж, умные, красивые дети. Она так их всех любит, готова за каждого сцедить свою кровь по капле. Только бы не спугнуть, не сглазить это неслыханное везенье. Сердце ее налилось медовой истомой, глаза слипались. Она не чувствовала вкуса блинов.

— Мамочка наша приморилась, — озабоченно заметил Мирон Григорьевич. — Сейчас уложим ее баиньки, а сами будем вести себя тихо, как мышки, и почитаем сказку про Хоббита.

— Надо же позвонить Клаве. Что там у нее?

— Завтра позвонишь.

— Нет, — Нина набрала номер подруги, телефонная трубка оттягивала руку, как железная.

Клавин голос донесся глухо, через какое-то бульканье и шуршание.

— Ты чего звонила? — спросила Нина, даже не поздоровавшись.

— Просто так. Соскучилась по твоим нравоучениям.

— Ой, Клавка, давай тогда поговорим завтра. Я уже ничего не соображаю.

— Завтра так завтра. Можно и послезавтра… У меня маленькая новость, Нин. Может, заинтересуешься.

— Какая?

— Одна моя знакомая купила три югославских батника и свитер итальянский, с переплатой, конечно.

— Поздравь ее от меня.

— Хорошо, поздравлю. Она их купила у Капитолины.

Нина вмиг вынырнула из истомной расслабленности.

— Откуда ты знаешь? Ты не путаешь?

— Это моя школьная подруга. Я сама подослала ее к Капитолине. За батники переплатила по пятерке, за свитер — червонец.

Ну вот и нашлось доказательство, которое Нина тщетно искала. И есть свидетель — Клавина подруга. И есть сама Клава, униженная и оскорбленная, жаждущая отмщения. Теперь директору не удастся так победительно и свысока учить Нину уму-разуму… Почему-то она не испытала облегчения, недоброе предчувствие шевельнулось в ней.

— Подружка! — настороженно позвала издалека Клава. — Ты что молчишь?

— Клавочка, милая, я правда сегодня замоталась. Что-то, кажется, и температура поднялась. Давай я тебе завтра позвоню.

— Я тебя расстроила? Не бери в голову, подружка. Чао!

Нина нацелилась уснуть на кушетке, подтянув под голову подушку-думку. Но Мирон Григорьевич заставил се встать и отвел в спальню.

— Ты мой самый любимый! — сказала ему Нина.

Муж помог ей раздеться, укрыл до подбородка одеялом, потушил свет и на цыпочках вышел.

Ночь Нина провела беспокойную, несколько раз просыпалась, разбуженная одним и тем же сном. Ей снился парализованный Певунов. Он подбегал к окну, распахивал ставни, вскарабкивался на подоконник и оборачивал к Нине страшное лицо с пустыми глазницами. «Прыгай! Чего телишься?» — кричал ему с кровати одноногий Газин. Нина порывалась задержать Певунова. В ужасе вскрикивала и от собственного крика просыпалась. Мирон Григорьевич накапал ей в рюмку валокордина и заставил выпить. «Ты самый мой дорогой на свете человек!» — еще раз уверила его Нина. Ей казалось, если она будет упорно, как заклинание, повторять эти слова, то ничего плохого с ней не случится. Утром она встала с головной болью и с тревожным ощущением утраты…

Утратой может быть и приобретение. Именно такая мысль пришла в голову Певунову, и он не мог ее понять, как ни старался. Он спросил у Газина:

— Скажи, у тебя есть какое-нибудь главное желание? — Он предполагал, Газин захочет, чтобы заново отросла нога, но услышал иное:

— Я тебя понимаю. Ты не меня спрашиваешь, себя. Но я отвечу. Главное у меня желание, чтобы не было войны.