Посторонняя

— Что вам нужно, Лариса?

В ответ она звонко, счастливо рассмеялась, отчего у Певунова слегка кольнуло под ложечкой.

— Сергей Иванович, мне просто необходимо поговорить с вами по очень важному делу.

— Говорите.

— Не телефонный разговор. А вдруг нас подслушивают?

Певунов поморщился, беспомощно поглядел за окно. Кусок голубого, растопленного солнцем неба нависал над стеклом, как нарядная занавеска.

— Приемный день у меня — вторник, с двух до четырех, — трубка ответила ему звуком, напоминающим стариковское кряхтенье.

Певунову померещилось, что его ущипнули за ухо.

— Вы меня боитесь, Сергей Иванович?

— Боюсь. Только не тебя, а себя.

— Я буду ждать вас у кинотеатра «Авангард» ровно в восемь.

— Ждите. Это ваше личное дело.

В трубке короткие гудки. Он еще немного послушал. Подумал: «Кто ей все же дал телефон?» А ведь она угадала, чертовка, какое–то подобие страха он ощутил, когда услышал ее голос. Почему? Да потому, наверное, что ни на минуту не забывал о ней со вчерашнего вечера. Набрал номер зама.

— Василь Василич, обедать идешь?

— Иду.

В столовой Данилюк доложил обстановку: все готово к приему зарубежных гостей. На встрече будет присутствовать практикантка из бухгалтерии Леночка Фельблюм, черноокая красотка.

— Для рекламы, — пояснил он. — Красивая женщина помешать не может.

— А что она будет делать?

— Улыбаться и разливать кофе.

Певунов с трудом проглотил несколько ложек борща, с завистью смотрел, как смачно крошил хрящи его зам. Он еще ни разу не видел, чтобы у Данилюка испортился аппетит.

— А все–таки ты зверь, Василь Василич, — заметил с одобрением. — Ведь как ты хрупаешь кости — смотреть жутко.

— Против тебя какой я зверь — собачонка. Сыт, в тепле, вот и счастлив. А тебя тоска грызет, я вижу. Не похмелье, а тоска.

— Может быть, и тоска, — согласился Певунов. — Так это же свойство не звериное, как раз самое человеческое… Тяжело, Вася, на жизнь оглядываться, которая минула, точно камень в омут.

— Еще поживем. Рано нам бабки подбивать.

Данилюк недавно третий раз женился, поэтому, видно, был полон оптимизма.

Певунов поковырялся для вида в шницеле, пожевал немного красной кочанной капустки, острой, как огонь. «Тоска, — думал он, — ишь как просто объяснить. Тоска! А что это такое?»

После обеда сидел опять в своем кабинете и ничего не делал. Он думал об этой чудно́й Ларисе. Чего ей надо? Вчера подшучивала над ним, зубы скалила, а сегодня — на тебе, понадобился. Может, сговорилась с каким–нибудь своим сопливым хахалем вытянуть побольше из солидного кавалера. Да пусть их сговариваются, пусть строят детские планы, об него не такие ломались.

Почувствовав спасительную злость, позвонил секретарше:

— Ну чего, где эти иностранцы? Я из–за них ночевать тут обязан? Так, по–твоему?

— Сейчас без двадцати три, Сергей Иванович. Об эту пору вы прежде не ложились.

— Ты вот что, Зинуля, все же иногда соблюдай этикет.

— О чем вы?

Певунов швырнул трубку на рычаг, подумал: «Совсем зарвалась старуха!»

Немцев оказалось пятеро: четверо мужчин (один был в шортах), одна женщина да еще переводчица с лицом, наталкивающим на воспоминание о дефицитной вобле. После обмена любезностями все расположились в креслах вокруг журнального столика, только Зина устроилась поодаль с открытым блокнотом в руках. Певунов улыбался всем радушно, пытаясь угадать, кто из гостей самая значительная фигура; решил, что это вон тот мужчина с обветренной до красноты кожей и откровенно насмешливым взглядом. Взгляд его как бы намекал: вот мы собрались, а зачем и сами толком не понимаем. Он сказал по–русски:

— Хорошо. Прохладно. На улице — ух, как баня!

— У нас летом асфальт тает, — отозвался Певунов.

Василь Василич добавил:

— Не только асфальт, бывает, и мозги.

Немка в огромных солнцезащитных очках вдруг гулко хохотнула, сняла очки и выказалась миловидной особой с кокетливо прямыми стрелками выщипанными бровками. Переводчица смотрела в окно с гримасой, выражавшей ее полную непричастность к происходящему.

«Цирк какой–то начинается», — подумал Певунов, вслух объявил:

— Готовы ответить на любые вопросы наших дорогих гостей. А если угодно, вот, Василий Васильевич познакомит вас с проблемами нашего торга.

Все посмотрели на Данилюка, который потер почему–то руки и мелко закивал. Однако начать деловую часть встречи помешало явление Леночки Фельблюм, эффектное, как ранний приход весны. Она вплыла с огромным подносом в руках, мелодично мурлыкнула: «Здравствуйте!» — а когда наклонилась над столиком, чтобы расставить бутылки и чашечки с кофе, то всем стало видно, что ее грудь, и ноги, и вся она не просто девушка с подносом, а произведение искусства. Переводчица отвела взгляд от окна и потрогала себя за ухо, в котором болталась крупная золотая сережка, будто собралась немедленно ее вынуть и передать вошедшей. Мужчины оживились и закурили. Певунов строго смотрел на золотящийся в бутылке коньяк, обнадеженно решил: «Должно полегчать».