Посторонняя

Он боялся взглянуть на жену и все–таки не удержался, взглянул и увидел перекошенное лицо, вмиг опухшие, покрасневшие подглазья.

— Что ты, что ты, Даша! Через час я буду.

— Не будешь! — с жуткой уверенностью произнесла жена. — Пропал ты, Сергей, и я через тебя пропала. Ух как я тебя ненавижу! Хоть бы ты сдох, пес!

— Ты желаешь мне смерти?

— Я желаю тебе испытать то же, что я испытала.

Певунов кивнул и, не переодев рубашку, вышел.

Лариса его ждала, картинно опершись на открытую дверцу такси, и курила. Вся улица могла наблюдать, как Певунов к ней приблизился, как она его поцеловала в щеку и как они вместе втиснулись на заднее сиденье. Лариса буркнула что–то таксисту.

— Куда? — переспросил не водитель, а Певунов.

— В горы, любимый, в горы!

— Туда в один конец полтора часа.

— Хотя бы и сутки. Главное, мы наконец вместе.

Лариса стреляла глазищами, как прожекторами, была взбудоражена и несчастна.

— Ты не рад, мой хороший? Сердечко — тук–тук. Боишься, да? Дашута тебе по тыквочке — бум–бум. Бо–ольно! Ой!

Певунов смирился. Ее присутствие действовало на него подобно наркотику. Он не вникал в слова, умиленно слушал переливы ее голоса, звучащие для него одного. Будь что будет. Расплата — потом. Действительно, что тебе надо, старик? Рядом счастье твое синеокое — хохочет, ерзает, прижимается, щиплет за бок, тормошит, — о, дитя грешное, неразумное!

По городу ехали медленно, улицы были полны гуляющих. Попадались и пьяненькие — черт их не брал. Какой–то пожилой ханурик вымахнул из–за угла прямо под колеса и повис на капоте. Водитель матерно выругался. Ханурик, идиотически улыбаясь, сполз с капота и шустро, с озабоченным видом заковылял к пивной палатке. Из–под пиджака у него болтались подтяжки. Лариса смеялась до слез, потом посерьезнела:

— Вот, милый, кругом алкаши и самоубийцы. А ты хотел оставить меня одну в такой роковой день.

Как только выбрались на загородное шоссе, таксист набрал сумасшедшую скорость. По обочине проскальзывали чахлые деревца, склонившиеся в предчувствии зимних непогод. Виноградники пожухли. От земли тянуло сизым паром. Здесь, на природе, осень без помех совершала похоронное дело.

Лариса притихла, приникла к плечу Певунова и как будто задремала. Водитель, молодой, усатый человек, оказался не из разговорчивых и не из любопытных. За все время не вымолвил ни слова, если не считать ругани, когда пьяный ханурик прыгнул к нему на капот. «Что я делаю? — с презрением к себе сетовал Певунов. — Куда меня понесло? Часа через три придут гости, а меня нету. Даша станет оправдываться, что–то придумывать — ах как подло! А эта дрянь спит и в ус не дует. Она превратила меня в куклу, вытворяет со мной что хочет. Но она не виновата, виноват я один. Я сам жажду быть у нее в плену. Мне нравится, когда она дергает мои нервы, как веревочки. Что говорить, я рехнулся и не отвечаю за свои поступки. Дожил до седины и рехнулся. Так должно было случиться. Тот, кто над нами, меня наказал за чванство, за легкую жизнь. Наказал тем, что лишил рассудка. И это я принимаю, но за что наказывает он Дашу и Алену?»

Дорога поворотила в гору, и местность изменилась. Заросли низкого кустарника покрывали пологие склоны, а в отдалении тут и там желтели островки леса.

— Далеко еще? — оглянулся водитель.

Лариса проснулась.

— С километр, потом поворот. Я покажу.

— Ты бывала в этих местах?

— Да, любимый.

Певунов ничему уже не удивлялся.

Они свернули с шоссе и покатили по узенькой песчаной дороге. Певунов вспомнил, что где–то неподалеку расположена туристическая база. Неужели они едут туда? Красиво он будет выглядеть, если там окажутся знакомые, а они наверняка там окажутся.

— Куда мы едем, Лариса?

— Уже приехали. Стоп. — Она достала из–под переднего сиденья плотно набитую, разбухшую спортивную сумку и велела Певунову расплатиться с таксистом.

— Зачем? Разве мы не поедем обратно?

— Нет, любимый, мы переночуем здесь.

— Где здесь? Под кустиком?

— Не остри. Тебе не идет.

Певунов отдал водителю десятку, и тот обжег его недовольным, хмурым взглядом. Конечно, возвращаться пустому не хочется. Певунов злорадно ухмыльнулся. Не одному ему плохо.

Лариса передала ему сумку и пошла по тропочке вверх. Сергей Иванович вздохнул — и за ней. Все стало ему безразлично. Это не может продолжаться вечно, подумал он. Когда–нибудь кончится наваждение. А пока лучше не сопротивляться. Каждая попытка сопротивления — лишняя боль.