Посторонняя

В последнее время он часто возвращался мыслями к одному эпизоду, казалось, навеки похороненному в потаенных глубинах памяти. Певунов был молод, учился в техникуме и встречался с девушкой по имени Александра. Она работала укладчицей на картонажной фабрике. У нее было образование — четыре класса. Ее волосы, не поддающиеся гребню, отбрасывали на бледное лицо золотистое сияние. Сережа Певунов учил ее целоваться в укромных уголках городского парка. Она подчинялась ему во всем с какой–то болезненной торопливостью. Каждое его движение воспринимала как приказ, и не было случая, чтобы возразила ему хоть словечком. «Ты мой кумир!» — шептала она Певунову, томясь от жара незамутненной рассудком страсти. Ее преданный, ждущий взгляд поработил его душу. С ним было то, что называют первой любовью. Однажды, когда Сережина мать работала в ночную смену, он привел ее домой и напоил чаем с бубликами. Он рассказывал ей о своем отце, который погиб в начале войны. Он подвел Александру к топчану, над которым висела фотография отца. «Ты похож на него, Сережа», — с благоговением заметила девушка. На этом топчане они стали мужем и женой перед богом. И юный улыбающийся отец любовался со стены их любовной схваткой. «Мы поженимся, у нас будут дети», — сказал Певунов Александре, чтобы ее утешить. Александра не нуждалась в утешениях. По первому его знаку она готова была броситься в омут. Он говорил ей, что скоро выучится и станет уважаемым человеком. Купит себе двухэтажный дом на берегу моря, разведет сад, где будут резвиться их дети, имя его прославится на всю страну, — многое еще произойдет, но одно останется неизменным: ночами они будут лежать с Александрой в обнимку, ласкать и нежить друг друга… Через два дня он познакомил Сашеньку с матерью, представил ее как невесту. Вечер тот удался. Они ели разваристую картошку с селедкой, пили шампанское и много смеялись. Александра из кожи вон лезла, дабы угодить его матери. Возбужденно рассказывала, как вкусно умеет готовить сибирский борщ, как в прошлом году связала брату свитер и все подумали, что это магазинный, как любит хлопотать по хозяйству. Мать кивала ей, жалостливо как–то улыбаясь, и изредка взглядывала на сына затуманенными глазами. Он проводил Сашеньку домой и на прощанье заметил, что не худо бы и ему представиться ее родителям. «Да, да!» — воскликнула Сашенька, быстро, жадно прижалась к нему и убежала.

Он шел домой умиротворенный, как человек, удачно закончивший наиважнейшее дело. Швырял через заборы палки в сторожевых собак, и неистовый лай сопровождал его, как гул триумфального оркестра.

Мать не спала, поджидала его.

— Ну как, мама? Как тебе Сашенька? — спросил, не умея согнать с лица торжествующую ухмылку.

— Хорошая девушка, — с грустью ответила мать. — Я вижу, хорошая. А ты знаешь, кто ее отец?

— Он столяр. Но я с ним незнаком. Какая разница!

— Есть разница, сынок. Ее отец — Афонька–кривой…

Сергей смотрел на мать в недоумении, словно не сразу понял, что она сказала. Но сразу же его охватил ледяной озноб. Афонька–кривой был известный алкоголик, посмешище для всего города. Он был не просто алкоголик, он был юродивый. Трезвым его не видел никто, а пьяным и дурным — все от мала до велика. Извивающийся вьюном, гримасничающий человек в коричневом допотопном полупальто, с сизым бельмом вместо левого глаза, Афонька–кривой появлялся в магазинах, пивных и ораторствовал. Смысл его бредовых речей был невнятен, кривляния отвратительны. Он давился собственным криком, лицо его искажалось уродливыми судорогами. Это был не человек, а карикатура, им пугали непослушных детей. В пивных он выклянчивал у посетителей остатки пива, глоток вина. Иногда его угощали для забавы, иногда прогоняли. Много раз жестоко избивали. Время было бедовое, послевоенное. Люди легко зверели. Сам Афонька–кривой дурел от одной рюмки. Пьяный читал стихи. Это тоже было мерзкое зрелище. Корчась всем телом, скаля голубоватые десны, он с воем цедил какие–то бессмысленные ритмические фразы. За это получил еще одну кличку — поэт–вольнодумец. Случалось, на месяц–другой его забирали в психиатричку и выпускали, в очередной раз убедившись в его неизлечимости.

— Откуда ты знаешь? — спросил Сергей у матери.

— Я с ее матерью дружила. Померла она как пять годов. Не сдюжила.

— Подумаешь! Я же не на нем женюсь, — приободрился Сергей, а в голове звонкие молоточки выдалбливали: «Афонька–кривой! Афонька–кривой!»

— Она хорошая девушка, — повторила мать…