Посторонняя

Он спал долго, до девяти утра, пока не принесли завтрак.

…Дальнейшей жизни Певунова можно только позавидовать. Дни его походили один на другой, как близнецы, но в каждом бывает что–нибудь такое, что ему особенно дорого.

Встает он рано, около семи, и делает гимнастику по системе йогов. Ему долго не давалась асана «плуг», но теперь он классически достает носками до пола, дышит при этом глубоко. Закончив упражнения, облачается в тренировочный костюм и спускается в парк. В этот час в парке полно собак и бегунов трусцой. Между бегунами и владельцами собак часто возникают перепалки. Дело в том, что некоторые собаки не выносят вида бегущих людей, с лаем устремляются за ними в погоню и пытаются укусить за пятки. Это бегунам неприятно. Певунов, который больше симпатизирует собакам, вынужден силой обстоятельств выступать на стороне спортсменов. Он делает это без особого энтузиазма, и до активных антисобачников ему далеко. Среди них есть воители, такие, к примеру, как пенсионер Подгурский, который не спеша обходит всех и каждому грозит несусветными карами, вплоть до тюремного заключения. Собаки хорошо знают пенсионера Подгурского и облаивают его с осторожностью из кустов. Однажды какой–то спаниель–новичок подбежал к Подгурскому вплотную, вероятно, с целью подольститься, и был едва не убит снайперским ударом ногой в живот. Впоследствии пенсионер Подгурский показывал желающим синяк на щиколотке и обещал довести дело до публичного суда. Забавная деталь: владельцы собак и бегуны трусцой враждовали исключительно на территории парка и тут как бы не узнавали друг друга, а за его пределами многие поддерживали самые приятельские отношения. Исключая, разумеется, фанатика Подгурского, готового продолжать борьбу в любом месте и любыми средствами до гробового часа. И вот Певунов встречает Подгурского на аллее в молоденьком сосняке, где собаки почему–то охотно справляют нужду. Это и у Подгурского любимое место. Сейчас он стоит на опушке и полемизирует с пожилой дамой, держащей на поводке огромного, густого ньюфаундленда.

— Об людях не думаете! — вещает пенсионер, с пафосом ниспровергателя. — Весь лес загадили. Вы бы еще слонов сюда вывели. — Заметив трусящего навстречу Певунова, пенсионер обращается к нему за подмогой: — Вот, Сергей Иванович, извольте видеть! Сплошное безобразие. А куда смотрят местные власти? Куда, я вас хочу спросить?!

— Действительно, куда? — отвечает Певунов и прибавляет ходу.

Его ежедневный маршрут — около трех километров в зеленой зоне. На открытой местности, на виду, он бегать стесняется.

Дома дверь ему отворяет Дарья Леонидовна. Каждое утро Певунов говорит ей примерно следующее:

— Как же ты, Даша, не можешь понять, насколько это полезно для здоровья. Ты погляди на меня, как я легко дышу. Ну почему ты не бегаешь? Многие жены бегают со своими мужьями, ничего особенного.

Дарья Леонидовна отмахивается, шутит:

— Это уж ты у нас спортсмен. Мой бег от ванной до плиты. Иди вон Ленку поднимай, опять в школу опаздывает.

Певунов проходит в спальню дочери. Аленины коричневые узкие ступни торчат из–под простыни. Она и не собирается вставать. Ах, сладок, неприкосновенен девичий утренний сон! Певунову жалко ее будить, он понимает, на что замахивается, но ничего не поделаешь — школа не ждет.

— Аленушка–куренушка, просыпайся! — трясет ее за плечо. — Кукареку, кукареку, сколько можно спать человеку!

Дочка открывает один глаз:

— Отстань, папка!

— Что значит — отстань? А ну подъем немедленно! Где моя кружка с холодной водой?

Была Алена поменьше — часто будил ее именно так, плескал водой в постель не жалеючи, Алена помнит — брр! — угроза нешуточная, поэтому, садится, изображая фигуру скорби. Певунов, маленько еще ее потормошив, спешит в ванную. Он долго нежится под душем, чередуя ледяную воду чуть ли не с кипятком — исключительно полезный контрастный душ, — фыркает, отплевывается, с шумом прочищает ноздри. Благодать какая! Чувствует себя здоровым, молодым, бодрым. Из ванной, запахнувшись в махровый халат, шлепает на кухню. На плите уже шкварчит яичница с ветчиной, заварной чайник испускает горьковатый дымок. Дарья Леонидовна накладывает мужу тарелку обязательной овсяной каши. Каша не густая, но и не жидкая, такая, как он любит, слегка подслащенная клубничным вареньем. На кухню, потягиваясь и позевывая, в ночной рубахе до пят, выходит Алена. Хватает со стола и сует в рот кусок пирога. Певунов злится:

— Какой же ты поросенок, Алена! Умойся, сядь за стол. Взрослая уже девица, стыдно. Вот жена кому–то попадется, распустеха.

— Я замуж пока не собираюсь, папочка. А уж если выйду, то за такого, кто всякую будет меня любить, со всеми недостатками.

— Твое воспитание, мать!

Дарья Леонидовна настороженно улыбается: что–то муж слишком часто заговаривает о дочерином замужестве. Хочет, что ли, поскорее развязать себе руки?

— Ступай отсюда, бесстыдница! — выталкивает она Алену.