Построение квадрата на шестом уроке

В какой-то момент он как будто проснулся во сне, пробудился от прежнего тяжелого, невнятного, гиблого сна и очутился в зримом, предельно выразительном – в новом. Что-то случилось ужасное, необъяснимое, резкое – и вот вроде бы он у себя дома, но не совсем у себя, да и кто бы верно ответил: у себя ли во сне? Все как-то так, но не так. Он догадывается, что лежит на полу, он не может пошевелиться, члены не слушаются его, и все же он видит, что происходит в комнате. Готфридт видит комод с выдвинутыми ящиками, видит незнакомого человека лет двадцати – в расстегнутом пальто: он стоит на коленях и роется в продолговатом сундучке. Готфридт знает, что сундучок этот выдвинут из-под кровати, у Готфридта не такая кровать, и он не укладывает подушки башенкой, и сундучок не его, нет у него такого, но он узнает свои мелкие ключи на металлическом кольце, вдетом в ухо большого ключа, торчащего из замка на откинутой выпуклой крышке. Он понимает, что вещи, которые тот человек яростно перебирает, это его вещи. «Это мои», – пытается сказать Готфридт, но язык не подчиняется ему. И тогда слышится уверенный голос: «Это мои», – отчего Готфридт цепенеет еще сильнее. У окна стоит Федор Михайлович, не по сезону в летнем костюме (потому что осень сейчас), и глядит мимо куда-то. Готфридту кажется, что молодой человек сейчас убьет Достоевского, и он собирается Достоевского предупредить, с трудом разжимая зубы, но тот молодой человек не замечает ничего ровным счетом – только роется в сундучке. Вот достал заячью шубку. «Это моя, – говорит Достоевский, глядя в сторону. – Заложил через Прасковью Петровну». «Позвольте, – хочет возразить Готфридт, – то ж пальто было, если через Прасковью Петровну, ватное». Вместо слов своих он слышит мычание, не более того. «Было ватное пальто, – отвечает Достоевский с неприятной ухмылкой, – стала заячья шубка». Он как будто мысли читает и по-прежнему глядит в сторону, в никуда. В руках человека появились часы на цепочке. «Мои, золотые», – говорит Достоевский. Готфридт хочет снова ему возразить: раз не выкупленные, значит все-таки его не совсем, а если прямо сказать: совсем не его. А тот человек извлекает булавку. «Моя. Золотая, с брильянтом. Десять рублей серебром», – произносит торжественно Федор Михайлович. Готфридт хочет поправить: «В феврале все будут пятнадцать». А молодой человек торопливо набивает карманы цепочками, лентами и браслетами, и Готфридт понимает, что они с Федором Михайловичем заодно и оба против него, лежащего на полу почему-то. И видит он, что на шубке на заячьей кровь, и простынка, отчего-то лежащая на полу, вся в крови, и кровь на руках того человека. «Это моя», – думает Готфридт, понимая, что думает вслух наконец, и чувствует, как в мозгу его болью глухой разбухает какая-то невыразимая тоска. «Это моя», – отзывается Федор Михайлович хриплым эхом и подходит к нему и, приблизив лицо, едва не касаясь его бородой, произносит вприщурку: «Успокойся, голубушка. Мертвая, а как будто живешь. Без тебя разберутся. Прощай». Готфридт проваливается в темноту, чтобы тут же проснуться в холодном поту. Ему нечем дышать. Боль в голове, словно ее раскололи. Силы нет закричать. Сердце бешено бьется, а мысль только одна: живая, живая. Живой.

Апология Гоголя как сливочной карамели

Последнею в клепсидре будет капля.

Медовой сладости.

Борхес

КАРАМЕЛЬ СЛИВОЧНАЯ «ГОГОЛЬ» 46,8 г.

Штрих-код: 46017567

Производитель: «ARCOR» S.A.I.C.

Адрес: 2434 Arroyito Cordoba Argentina. Дистрибьютор: «Сладкая сказка» Россия, г. Москва.

Интернет-каталог товаров

I

Глеб Аркадиевич, дорогой, приветствую!

Давайте определимся наконец, как поступать с «Апологией» – будем ли мы включать эту сомнительную работу в посмертную книгу Николая Львовича или ну ее подальше куда? Я бы, по правде сказать, игнорировал. Стиль, проблематика, специфика подхода, маргинальная тема (разумею не Гоголя, но эти нелепые леденцы) – да Вы и сами все понимаете. Уж слишком выбивается из общего корпуса книги.

Честное слово, я бы не включал.

С другой стороны, ходят на кафедре слухи, что будто бы Ольга Михайловна, вдова, каким-то боком связывает ужасную гибель Николая Львовича именно с этим странным текстом. Вы единственный, кто общается с Ольгой Михайловной, пожалуйста, внесите ясность – какая тут может быть связь?