Построение квадрата на шестом уроке

Всё это мы исполнили при полном зале, в присутствии учителей и директора школы.

Высокой оценки наш номер не получил. Вернее, он не получил никакой оценки. Критики тоже не было. Победили законы Ньютона, или вроде того. А может, закон всемирного тяготения, уже не вспомню.

Показали, и хорошо.

Спустя годы, вспоминая это выступление, я задумался о такой странной материи, как политический контекст. Откуда нам было знать, когда мы так резвились на сцене, что Запад уже обвинял советскую психиатрию в использовании репрессивных методов? Речь шла об инакомыслящих, которым диагностировали «вялотекущую шизофрению», были среди них и ученые. Мы ничего такого не знали. Но, мне кажется, человек, более-менее осведомленный (да хотя бы тот, кто слушал иногда «голоса»), должен был удивиться, окажись нашим зрителем: на «Кавказскую пленницу» ли здесь аллюзии?

Сейчас бы я сказал, что наш невинный фарс отягощался паразитарными смыслами.

«Зачем, зачем нам электролиз…»

Но наши учителя, но взрослые, сидящие в зале, – неужели они ничего не заметили? А может, и не заметили. Может, и не было ничего.

Я окончил восьмой, и наша школа стала не то что б химической, но с определенным уклоном – над нами взял шефство Технологический институт. Кажется, это называлось «малый факультет» – дополнительные занятия проводились прямо в химических лабораториях института, а еще из Техноложки приходили к нам преподаватели математики для факультативных занятий (и все это было для нас бесплатно). Математика мне, в общем-то, нравилась, а химию я не любил, в Технологический поступать не собирался, даже когда в десятом классе нам стало известно, что выпускников нашей школы будут брать туда без вступительных экзаменов – только школьные сдай. Да так потом и получилось – зачислили всех, кто хотел.

И все же Техноложка была мне как дом родной: я знал ее вдоль и поперек – уж с класса четвертого точно.

Видите ли, мы жили на углу Московского и Фонтанки, и для того чтобы попасть в школу на Подольскую улицу, надо было дойти по Московскому проспекту до Загородного, повернуть, и уже по Загородному, едва ли не в обратную сторону, идти на Подольскую. Этим крюком я был обязан огромному корпусу Технологического института. Точку изгиба маршрута обозначал памятник Плеханову, он стоит напротив главного входа. Но на полпути к нему по Московскому есть еще один вход – не парадный; их, собственно, два непарадных: обычная проходная и рядом с ней подворотня, утром она была открыта всегда – для служебного транспорта. Я в нее поворачивал. Это когда не хотел обходить. И ни разу меня не остановил охранник, всегда маячивший в подворотне. Школьник с ранцем за спиной, идущий уверенным шагом, надо полагать, мало походил на диверсанта. У взрослых требовали пропуск, а меня просто не хотели замечать, словно я принадлежал какой-то другой реальности – на которую не распространялись должностные обязанности работников ВОХРа. Так я и пересекал территорию института, никем не замечаемый; взрослые сновали туда-сюда, а я целенаправленно шел между корпусами в сторону Загородного проспекта. Единственный, кто недоброжелательно глядел на меня (это уже в конце пути), – Менделеев, представленный бронзовой своей головой на высоком гранитном постаменте: он будто знал, что у меня на уме. Пройдя мимо памятника, я оказывался перед высокой оградой, отделяющей институт от Загородного проспекта. Тут я поворачивал налево, за угол здания, и углублялся от глаз подальше в узкий проход между стеной корпуса и оградой. Полагаю, кроме меня этот путь с его логическим завершением никто не преодолевал больше. Просто я был худенький. Высокие пики ограды образуют строгий ансамбль, но я знал две, между которыми мог пролезть, даже одетый по-зимнему. Оставалось только перебежать Загородный проспект и оказаться в начале Подольской – прямо перед входом в школу.

Попытка портрета

Восьмой класс – это еще не совсем старшеклассники: старшеклассники, но не совсем. Восьмой класс – это, сколько помню, неполное среднее. Чтобы получить полное среднее, надо, как всем нам было понятно, одолеть сначала девятый, а потом еще и десятый, эти классы у нас и полагали старшими. А одиннадцатого у нас не было. Рассуждая формально, восьмой класс – это неполные старшеклассники.

Сами же мы ощущали себя в классе восьмом, естественно, старшеклассниками. Что старшеклассники, это мы о себе сразу поняли, стоило нам только встретиться после летних каникул и посмотреть друг на друга. Девочки наши уж были старшеклассницы точно.

Опять же рассуждая формально, было кое-что еще, сближающее восьмиклассников с номинальными старшеклассниками (с девяти- и десятиклассниками то есть), но касалось оно уже нашего общешкольного внутреннего распорядка – например, легких преференций относительно формы и особенно сменной обуви или, например, оба восьмых – наравне со старшими классами – должны были выпускать школьную стенгазету.

Стенгазета общешкольного ранга – это удел повзрослевших.