Вот три причины (помимо отмены для меня математики), по которым я согласился. Во-первых, по-человечески надо всегда помогать, раз тебя просят и на тебя надеются. Во-вторых, я знал способ, позволяющий с помощью разлиновки исходного изображения создавать по клеточкам копию любого размера, и надеялся им воспользоваться. В-третьих, я, хоть и не читал еще Достоевского, но имел представление об его облике и возлагал определенные надежды на бороду: мне казалось, что ее наличие, избавив меня от необходимости прорисовывать нижнюю половину лица, сильно упростит задачу.
Дома я достал из-за кресла в прихожей чертежную доску. Все так: у нас за креслом в прихожей хранилась чертежная доска, очень старая – отец ее приобрел еще до моего рождения, когда учился на заочном в Северо-Западном политехническом институте имени, если не ошибаюсь, Плеханова. У нас тоже в этом году появился предмет черчение, но на уроках и дома мы обходились планшетами, на которых можно было тоже чертить, но в которых, в отличие от большой чертежной доски, можно было еще и хранить всякое – готовальню, карандаши, листы бумаги. Это не значит, что старая чертежная доска к моей повседневной жизни отношения не имела. Как раз не так. С моим другом Серегой Федоровым мы ее приспособили для азартной игры, которую между собой называли хоккеем. На одной стороне чертежной доски, прикрепив реечки по периметру, мы обозначили поле – с воротами. Каждый игрок имел свою «команду» из двух пятикопеечных монет. Поочередно, с помощью пластмассовых расчесок мы «стреляли» пятаками по шайбе-копейке. Задача была забить копейкой гол в ворота противника.
Эта игра в седьмом классе отняла у нас много времени. Самое интересное, что научил нас хоккею на чертежной доске никто иной как мой отец, хотя потом и пожалел об этом: уж лучше бы мы резались в шахматы.
Подозреваю, что в отцовском НИИ с чертежными досками практиковали что-то подобное, когда отвлекались от своих разработок для подводных лодок.
Зачем я это рассказываю? Наверное, для того, чтобы объяснить, почему на обеденный стол я положил чертежную доску одной, а не другой стороной.
К доске прикрепил ватман кнопками.
Достал карандаши.
Фронт работы был готов.
Оставалось найти портрет Достоевского.
Полез в книжный шкаф. Стал книги просматривать, на мой взгляд, подходящие. А ведь не было там Достоевского. Интересно, почему я решил, что в нашей квартире обязательно должно быть изображение Достоевского?
Пушкин был, Гоголь был, даже Козьма Прутков был, со всклоченной шевелюрой, а Достоевского – не было.
Даже древний русич Баян был, играющий на гуслях: подразумевалось, что это и есть автор «Слова о полку Игореве» – никто не знал, как он выглядит, но он был, а Достоевского не было!
В учебнике по литературе для девятого класса наверняка есть портрет Достоевского, но я-то в восьмом!
Как же мне нарисовать Достоевского? Куда обратиться?
И тут я вспомнил, что у бабушки в комнате висит за дверью на гвоздике женский отрывной календарь и что 150-летию Достоевского обязательно в календаре должно отвечать какое-нибудь изображение юбиляра. Так и оказалось: на листочке, относящемся к дате 11 ноября, четверг, чуть выше информации о восходе и заходе солнца, был помещен крохотульный портретик Федора Михайловича Достоевского – слабая реплика на хорошо известный (отмечу сейчас) прижизненный портрет, написанный Перовым. Я возликовал. Пусть хоть крохотный, но Достоевский!
Зрение у меня в те годы было отличное, я мог обходиться без лупы.
Разлиновал в мельчайшую сеточку картинку, столь счастливо обретенную на листочке из женского календаря, и по тому же принципу в крупную сетку разлиновал карандашом лист ватмана, прикрепленный к чертежной доске. Приступил к поквадратному переносу изображения.
Не скажу, что я был доволен работой. Что-то у меня получалось не совсем так, как того бы хотелось. Вроде бы внутри отдельно взятого квадрата все в моем Достоевском соответствовало содержимому исходного квадратика на календарном листочке, но в целом у меня Достоевский получался каким-то другим, не таким, каким изображался в первоисточнике, в женском календаре за 1971 год. Я отдавал себе отчет в том, что Достоевский первичный был убедительнее.