Постумия

В Челябинске дружок у меня остался, Серёга Гладков. Последний был, ещё с детства. Недавно узнал, что взорвали его в парке «Алое поле», в самом центре города. Уже не в первый раз наезжали. Серёга даже собаку выгуливал в жилете «НОРД-1-2». Он прочный, от пуль и осколков. Лёгкому, «нулевому», уже не доверял.

Ничего не помогло. Погиб вместе с собакой. Тоже, болтают, людишки Металлурга постарались. Они ведь земляки с Гладковым. Так что, кроме бурята, есть у меня ещё один должок. И третий, уж до кучи. Я из Сочи-то свалил, когда во время занятий каякингом разбился один из местных «пацанов». Мой человек, очень доверенный.

Это был сигнал мне. В той очереди я был следующим. Понял – жди делов! И махнул рукой. Ведь ещё не жил я по-человечески. Значит, нужно наверстать. Да, я ссучился, но это во благо. Только такие, как ты, ещё могут что-то здесь поправить. Большинство не шелохнётся. Русский человек молчит, пока ест. А магазины полны, и он будет молчать…

11 апреля (утро). Я выключила планшет, сняла наушники. Тихонько заперла каюту и вышла на палубу. Спать всё равно уже не могла. Белоснежная яхта с греческой непонятной надписью на бортах, мчалась по серым, предрассветным водам Эгейского моря. Мощный нос взрезал зеркальную, штилевую поверхность. За кормой с бело-голубым флагом бурлила пена. Красное солнце всходило прямо перед носом судна, немного слева, и потому вода казалась кровавой.

Я вспомнила двух шпиков, бесследно сгинувших в пучине. Спросила себя, за что они сложили головы. Вероятно, за «бабки». На это были готовы и два мента, ещё два охранника. Шамиль Хайдаров уже подтвердил свою готовность. Как показала экспертиза, он был отравлен каким-то редким ядом, парализующим сердечную мышцу. Принял его во время ужина, с пищей или с чаем. Значит, и в изоляторе работали люди свояков.

На рассвете свежо везде, даже в Греции. А я сдуру не захватила никакой накидки. Ведь было жарко, даже душно. И вот теперь покрылась «гусиной кожей». Выглядела далеко не так соблазнительно, как вчера. Когда-то я уже стояла так – на носу теплохода; и кровавое солнце поднималось из моря. Надо мной хлопали крыльями чайки, ловили брошенные им куски хлеба и булки, выхватывали из воды рыбёшку. А рядом со мной тяжело, сквозь зубы, всхлипывала Лёлька Озирская. До тех пор я никогда не видела её плачущей.

Это было в прошлом году, на Азовском море. Тогда Лёлька ещё не служила в пожарной охране, а отдыхала в санатории по путёвки МЧС. Туда её направили после травмы в Хакассии. Тем утром я и узнала о мерзкой истории со спором на ящик вискаря. И о том, что Лёлька ездила на криминальный аборт к какой-то старухе в Приветнинское. Кстати, потом внук этой знахарки, пожарный из дымового звена, помог Лёльке с устройством на службу.

Моя подружка давно привыкла решать свои проблемы сама. Лёльке было всего пятнадцать, когда её отец улетел в командировку, в Штаты, и не вернулся оттуда. Потом исчез на несколько недель и всплыл уже во Франции. Вернее, на фамильном острове Лёлькиной мачехи, Франсуазы де Боньер. Там он был вынужден скрываться не только от Аргента, но и от родного правосудия. Во всех аэропортах и на вокзалах России на него стояли «сторожки».

Андрею Озирскому реально ломилось пожизненное заключение, а то «случайная» гибель в СИЗО. Там легендарного мента давно поджидали. Дети – Евгений и Ольга – знали об этом, и потому отца не осудили. С тех пор они жили одни. Несмотря на просьбы Андрея, на остров к нему не рвались.

Лёлька вела хозяйство, училась в школе, не требуя к себе никакого снисхождения. С ещё одной своей мачехой, последней женой Андрея, она не общалась. Генриетта Ронина проживала в Москве, с дочками-двойняшками, и бывшем супруге даже не хотела слышать. Что у них там стряслось, не знаю. Но Лёлька говорила, что Гету понимает, и сестрёнок своих очень любит.

В их квартире, в городе, висит огромный цветной портрет. Лёлька сфоткалась на выпускном вечере, в школе. На ней – атласное пунцовое платье «в пол», с кружевами и многослойной юбкой. К нему – изысканный браслет, сумочка той же фирмы. У Лёльки открытые плечи, элегантная причёска, насмешливый взгляд много повидавшей женщины.

Там ей всего семнадцать. Мать в могиле, отец на чужбине, брат на гастролях. Она совсем одна. Никто не помогал ей сдавать экзамены, готовиться к выпускному, шить платье. Но Ольга Озирская всё сделала сама. Окончила школу без троек, стала примой бала и с первого завода поступила в ВУЗ при МЧС.

Год назад мы вновь работали в паре. Я устроилась нянькой в детский оздоровительный лагерь, где орудовал маньяк. Он нападал на детей прямо в домиках и во дворе за кустами. Никаких чужаков рядом не было, и потому подозревали своих. Весь мужской персонал прошерстили вдоль и поперёк. Дети ничего сообщить не могли, потому что маньяк кидался сзади, бил по голове. Сам он был в балаклаве.