Постумия

– Скоро она очухается? Так весь день косить будет, а нам надо лететь.

– Каждый организм индивидуален, – равнодушно ответил врач. – И на препараты реагирует по-разному.

– Облейте её водой! – приказал Металлург охранникам. – Это – универсальное средство. Всем подойдёт.

К удивлению, он оказался прав. После ведра ледяной воды Диана открыла глаза. Тут же села на полу, увидела, что дети рядом, и крепко прижала их к себе.

«Конец – когда нет выбора!» – крутилась в голове чья-то фраза. Выбора у меня действительно нет. Надо спасать детишек. А, значит, погубить дядю, Богдана, Петренко, Старика с Максимом. Боже, что делать? Такой выбор хуже, чем вообще ничего. Любой вариант смертелен. Я прокляну себя и за то, и за другое. А дети отвечают за грехи родителей. Значит, и сын, если родится, будет платить за это?..

Я старалась не встречаться взглядом с Дианой. Получается, что по моей милости издеваются над людьми, не имеющими к группе никакого отношения. Диане плевать, что грозит генералу Грачеву и прочим. Она думает о детях и о себе, об оставшемся на воле муже. Я не имею права требовать от неё такой страшной жертвы.

Видимо, проявился «стокгольмский синдром». Диана смотрела на меня с ненавистью. А на свояков, на Дато, даже на Анатола – с надеждой. Нас с Владом она теперь считала причиной всех несчастий. Своим упорством мы убивали Кирюшу и Ёлочку. Дети, угадав настроение матери, исподлобья сверлили меня воспалёнными, заплывшими глазами.

Я должна купить свободу – хотя бы для них. Лёлька не попалась, иначе уже была бы здесь. Брат перехватил её по дороге, предупредил. Ну, а моя подружка знает, что нужно делать. Дрон, Петренко, Богдан что-нибудь придумают. Конечно, они уже сообщили в Москву – дяде и Старику. Те смекнут, что речь пойдёт об их головах. И вывернутся мехом вовнутрь для того, чтобы нас выручить.

Генерал Грачёв всегда говорил, что для спасения людей хороши все средства. Но когда он узнает про Михона… Когда увидит всё это… Трудно себе представить, что он тогда сделает!

– Как, надумала? – повернулся ко мне Металлург. – Платон, тащи камеру. Сейчас будешь говорить. И после открывать рот станешь только по моей отмашке.

– Я не знаю, что сказать. Напишите, что вам нужно.

Мои мысли бегали по извилинам, как ртутные шарики по полу. В детстве я разбила градусник и запомнила это навсегда. Искусанные губы болели, перед глазами прыгали сполохи. Но всё же я заметила, что Диана смотрит на меня, не отрываясь.

– Не смей! – еле просипел Влад. Но я его всё-таки услышала. И замерла от ужаса, ожидая расправы – как с Михоном.

Но на сей раз пронесло. Послышался удар, потом – сдавленный стон и хрип. Анатол снова подтянул гарроту. Но всё-таки Влад был жив, хоть и изранен. Пока жив. Волосы на моей голове шевелились. Я должна была решать – одна, за всех. Только я. И больше никто. Хватит того, что неподвижный Михон лежит в углу, на матрасе. И Влад вот-вот перестанет хрипеть…

«Теперь детишки никогда не поедут в Париж. Не увидят Лувр и Монмартр. А ведь Диана при нас с Лёлькой искала по компу подходящие отели. Те, где предусмотрены развлечения для детей – со скидкой. Они с Евгением нас тоже звали, хотели даже билеты заказать. А я всё не решалась объявить, что в этом году, вероятно, не смогу составить им компанию…»

– Говори всё, что знаешь, гуммозная! Про всех, включая своего дядюшку-генерала. А, главное, про этого иуду Ерухимовича. И не тренди, что он – просто приятель дядиного тестя. Что приезжал к нему на Рублёвку вспомнить минувшие дни, выпить чашечку кофе. Он подложил тебя под Печенина – так и скажи. Он послал своего сына в Серпухов, а после взяли Николая Матвиенко. Как гадюка поганая, как жаба склизкая. Продавал свою страну каждый день! Из пятерых его детей четверо на Западе. И младший вот-вот свалит. Даже с женой развёлся…

Я молчала, молясь про себя о том, чтобы Металлург говорил подольше. И тогда у меня появятся лишние секунды, даже минуты. А в нашем деле, бывает, даже один миг имеет большое значение. Но лошить я не могу и не буду…

– У этого старого хрыча давно запасной аэродром готов. Их с сыном взять нужно, взять срочно. Необходимы веские показания против всей этой шоблы. И тогда возбудят дело об измене Родине! Не о каких-то там комбинациях и авантюрах, а прямо об измене. Ерухимович – второй Пеньковский. Жаль, что теперь его расстрелять нельзя. Так пускай подыхает с позором! И на всё семейство клеймо. Сынок его не убежит к сестре в Англию. И это – не только наше желание. Точно также думают многие. Они наготове. Нужно только признание. Пока эта парочка в России и на свободе, мы будем терпеть поражения на всех фронтах…

Я понимала, что Зубарев сейчас прикончит меня, если не подчинюсь. Это было написано на его перекошенном судорогой лице. В углах губ кипела пена.

– Ерухимович-старший – самый верный, ценный, преданный их агент! Он работает давно, очень давно. Оба раза побывал в Киеве, на майдане. И сейчас делает всё, чтобы перекрыть денежные поступления в Донбасс. Ну, говори! А то подохнешь!