Постумия

– Да у вас тополя какие-то ненормальные! – оправдывался Дрон. – Мало того, что ветки не уходят вверх, а торчат во все стороны, так ещё и замусорили весь город. Я ведь до этого в Ленинграде всего два раза был. И то зимой, по путёвке. А в Петербурге – вообще никогда. Нет, наши тополя другие. Стройные, как кипарисы. А в Москве разные есть…

Дрон откровенно ностальгировал, и я ничем не могла ему помочь. Мы оба болтали о чём угодно, только не о работе. И, тем более, не о Михоне. Врачи мне категорически это запретили, чтобы не портить нервы. И консерватор Дрон неукоснительно их слушался, считая всех учёных людей полубогами.

Это было странное время, наполненное печалью и мистикой. В июле дважды случилось полнолуние, что бывает очень редко. Почему-то такое явление называли «Голубой Луной», и это звучало не очень прилично. Второго числа я лежала пластом, и потому ничего не видела. А вот тридцать первого как раз была дома, на верхнем этаже небоскрёба. И там насладилась чудом сполна. Самое интересное, что Луна действительно казалась голубоватой и более крупной, чем обычно.

После выписки из клиники я жила в своё удовольствие. Шарилась в соцсетях, инстаграмилась. Конечно, ничего серьёзного не затрагивала – просто трепалась. Ради ребёнка старалась жить на позитиве, но это не всегда удавалось. Как только гас экран компьютера, меня обступали тени. Особенно часто являлся Михон.

Его невеста Эвелина продала оба своих свадебных платья – от Юдашкина и из ателье «Эдем». Деньги решила вложить в будущий памятник. Из-за этого она не порывала связей с несостоявшимся свёкром, хоть и винила его в смерти Михона. Более того, Эвелина дядю просто ненавидела, но особенно доставалось почему-то мне. Её счастье разбилось вдребезги, а я вот выкрутилась, да ещё скоро рожу.

Влад пока долечивался в Белоруссии, у родителей. Он выписался из больницы месяц назад и совсем недавно перестал носить специальный воротник. В сыроварне Дато зафиксировал ему шею подвернувшейся по руку картонкой. Меня жена дяди Евгения оставила жить на Рублёвке, лично возила по врачам. И я понимала, почему она так внимательна. Лишившись единственного кровного сына, генерал ждал драгоценный подарок от меня. И потому, наверное, ещё держался.

Зато мне, признаться, уже надоело существовать под надзором дуэний. Освободиться мне светило только в ноябре. Чтобы я не кидалась на стены от скуки не вредила здоровью моего красавчика Постума, Евгения пригласила погостить Инессу Шейхтдинову. Писательница согласилась – ведь в «дворянском гнезде» она не жила никогда. И теперь каждый день поражалась тому, насколько скромен быт американцев – даже богачей. По крайней мере, ничего подобного она за океаном не встречала.

Уже три недели мы вместе писали мой роман. Инесса предоставила мне полную свободу. Помогала лишь изредка – когда я уж слишком явно демонстрировала свою серость. А за те каракули, что я предоставила ей на суд изначально, стыдно было даже во сне. Наверное, мне надо учиться. Только вот не знаю, где именно. Боюсь, что всё брошу – хотя бы из-за ребёнка. А деньги, причём не мои, будут уже истрачены. На бюджетное место я не претендовала и потому рассматривала только платное.

Между прочим, Ерухимович тоже лежал в «Кремлёвке» месяца два. Теперь он смотрел на меня иначе. Раньше его взгляд был покровительственно-насмешливым. После истории на сыроварне он радикально изменил своё мнение о современной молодёжи. И признал, что ещё не оскудела героями земля российская.

Сейчас мы сидели на плетеных креслах, за таким же столом, под бежевым тентом от солнца. Над туями порхали бабочки – капустницы и лимонницы. Разомлев от осеннего солнышка, я чувствовала себя дыней на бахче, и лишь изредка прислушивалась к гудению мужских голосов.

Мои сотрапезники обсуждали дела на Крымской устричной ферме Святослава Задоя – старшего зятя Петренко. Кажется, тот никак не мог достать «посадочный материал» нужного качества, потому что поставщик перестал торговать с Крымом. Задоя очень из-за этого переживал. И дошёл до того, что вдрызг разругался с женой. Наверное, теперь ему нелегко жилось на полуострове из-за «неправильных» родственников.

Потом Старик почему-то вспомнил Конгресс ландшафтных архитекторов, который проходил аж в июне. Тогда на Дворцовой площади разбили газоны и посадили деревья. Погода стояла прохладная, но сухая. Старик очень хотел своими глазами увидеть это чудо, но не смог – плохо себя почувствовал. И я, помнится. Специально фоткала для него всё это, приезжая на троллейбусе из хостела, а потом пересылала в Москву.

Над нашим столом гудели разбуженные неурочной жарой пчёла и шмели. Но я их совсем не боялась; улыбалась и думала о будущем. С мыслей о собственной книге и образовании я плавно перешла к предстоящей свадьбе Лёльки Озирской и Андрея Новодрана. Они сошлись, пока я лежала в больнице. Кстати, очень удивили нас всех, и особенно дядю.