Поступь хаоса

Мы обходим заболоченный берег стороной, и я пытаюсь свыкнуться с приближающейся болотной тишью. Смотреть тут особо не на что, да и делать нечего, поэтому мужчины сюда и не ходят. И еще из-за вони. Я не говорю, что здесь ничем не пахнет, но все-таки вонь не такая ужасная, как они воображают. Это вонь их воспоминаний, а не настоящая вонь – они чуют то, что было раньше. Горы трупов. У спэков и людей были разные представления о том, как хоронить покойников. Спэки просто бросали своих в болото, те уходили на дно, и все было нормально – наверное, потому что их тела так устроены. Ну, Бен так говорит. Из воды, грязи и спэкской мертвечины не получалось никаких ядов, они только обогащали болото, как человечья плоть обогащает почву.

А потом спэкских трупов стало много, очень много, даже болото не могло столько проглотить, а оно у нас гигантское, будь здоров. И живых спэков не осталось совсем, понятно? Только их трупы, горы трупов, которые гнили и воняли черт знает сколько времени, пока болото снова не стало болотом. До тех пор там были только мухи, вонь и черт знает какие еще микробы, заготовленные спэками специально для людей.

Вот в таком мире я родился, в таком сумасшедшем мире, где болота и кладбища были переполнены, а город – наоборот. И я ничего не помню – не помню, как жилось в мире без Шума. Папа заболел и умер до моего рождения, потом и мама тоже – ну это понятно, тут ничего странного. Меня приютили Бен с Киллианом. Они меня вырастили. Бен говорит, моя ма была последней из женщин, но все так говорят о своих мамах. Может, Бен и не заливает, он и правда так думает, поди тут разберись.

Я самый младший житель города. Раньше я швырял камни в полевых ворон вместе с Регом Оливером (он на семь месяцев и восемь дней старше меня), Лайамом Смитом (старше на четыре месяца и двадцать девять дней) и Сэбом Манди, он почти мой ровесник, но и он перестал со мной водиться, как только стал мужчиной.

Так происходит со всеми, кому исполняется тринадцать.

Это городской обычай. Мальчики становятся мужчинами и ходят на собрания, куда пускают только мужчин – уж не знаю, о чем они там разговаривают, – но детей туда точно не пускают, и если ты последний ребенок в городе, то дожидаться взросления приходится в одиночку.

Ну разве что собаку можно завести.

В общем, перед нами болото с извилистыми тропами, которые ведут в обход самых страшных участков воды, мимо больших сучковатых деревьев; высоко-высоко над нашими головами из их ветвей складывается колючий полог. Воздух густой, темный и тяжелый, но эта густота, темнота и тяжесть совсем не жуткие. Здесь полным-полно живности, которой нет никакого дела до города и его жителей, множество птиц, змей, лягушек, кивитов, белок обеих разновидностей и (ей-богу, не вру!) есть кассор или даже два, ну и красные змеи, конечно, куда без них. И хотя вокруг темень, сквозь полог листьев тут и там пробиваются косые лучи света. Если хотите знать мое мнение (ну мало ли, вдруг хотите), для меня болото похоже на большую, уютную, не слишком Шумную комнату. Темную, но живую. Живую, но дружелюбную. Дружелюбную, но не назойливую.

Манчи задирает заднюю лапу почти на все, что встречается нам на пути. Когда писать становится нечем, он идет к ближайшему кустику – видимо, по другому важному делу.

Болото не возражает. С чего бы ему возражать? Здесь всюду сплошная живность, которая рождается, живет по своим законам, умирает и поедает себя, чтобы расти. Я не говорю, что здесь вообще нет Шума. Таких мест на свете не бывает, от Шума нельзя укрыться, но все-таки тут потише, чем в городе. Болотный Шум другой, не то что человеческий, он состоит из сплошного любопытства. Здешним тварям интересно, кто ты и надо ли тебя бояться. А город и так знает о тебе все, но хочет знать еще больше и бить, бить тебя этим знанием, покуда от самого тебя, от твоих мыслей ничего не останется.

В общем, болотный Шум – это мысли птиц, на уме у которых сплошные птичьи хлопоты. Где еда? Где дом? Где безопасно? А еще это мысли восковых и ржавых белок (восковые – наглое хулиганье, их хлебом не корми – дай подразниться, а ржавые похожи на тупых детей), и иногда болотных лис (они охотятся на белок и поэтому имитируют их мысли), и совсем уж редко мавенов, которые поют свои странные мавенские песни. Один раз я даже видел кассора – он удрал от меня на длинных тонких ногах, – хотя Бен говорит, что мне почудилось, кассоры давным-давно не живут на болоте.

Ну не знаю. Я верю своим глазам.

Манчи выходит из-за кустика и садится рядом со мной; я стою посреди тропы. Он оглядывается по сторонам и говорит:

– Хорошо ка-ка, Тодд.

– Не сомневаюсь.

Черт, пусть только попробуют подарить мне еще одну собаку на день рождения! Чего я хочу, так это настоящий охотничий нож, как у Бена. Вот подарок так подарок!

– Ка-ка, – тихо говорит Манчи.