Читаем Постышев полностью

— Самое главное — плохо, что мало людей, которые любили бы советскую торговлю. Тары нет? Другого нет! Внимания к людям труда. Мы с вами выдали векселя рабочему классу и обязаны платить по ним. Мудрости для этого особой не надо. Одно лишь требуется — чтоб люди труда видели в наших действиях целесообразные и правильные поступки. Когда у частника товары завертывают в бумагу, а нам предлагают их брать в фартуки или брили, правильности этого не докажешь. Тарой кто ведает?

— Оказался нечестный человек, — зло произнес Гитис.

— Мы как раз, Павел Петрович, собрались утверждать на днях кандидатуры заведующих райторгами, — сообщил председатель горсовета. — Со всех сторон их обговариваем.

— А вы утверждать погодите, — посоветовал Постышев. — Опубликуйте в газете кандидатуры заведующих райторгами. Попросите всех, кто имеет отводы, сообщить об этом правлению. Вам помогут разобраться. Город — это море людское, в нем и дрянь незаметно плывет.

— А вы, Павел Петрович, и торговлей заниматься стали, — сказал рабочий с серебристой головой. — То у нас на «Серпе» все конвейером интересовались.

— Торговля — это посложней конвейер, чем ваш заводской… Его ни за год, ни за два не наладишь. — Постышев помолчал, как будто выверял в уме сроки. — Как-то нам по-иному торговать нужно… Не так, как торговали купцы, — лучше, заботясь о людях, отвечая на каждый запрос. В торговых делах тоже изобретать нужно, а не просто сбывать то, что промышленность выпустила. А мы ни спросом ни предложением не интересуемся… Там, где можно, не консультируемся. Пришел бы вовремя товарищ Гитис к бондарям на ХПЗ, они бы посоветовали, где тару взять для масла… Мне один товарищ подсказал: нужно тарный завод строить. Был он у ваших спецов в Церабкоопе, те от него потребовали и смету и калькуляцию. Отпугнули человека. Но он рабочей закалки, не испугался, в окружком дорогу нашел.

Из записок Барвинца

1928 год, май

Все-таки Луков настоял, чтобы я писал сценарий о гражданской войне на Дальнем Востоке. После встреч с участниками боев под Волочаевкой, наступления на Спасск, после рассказов о том, как воевали дальневосточные партизаны, я сам увлекся этой темой.

Утонул в материале. Столько значительных событий, столько красочных эпизодов! Самое главное — отобрать наиболее важные, обобщающие явления.

Быт солдат мне знаком по гражданской войне. Набрасывая сцены походов и боев, изображая митинги и собрания первых лет революции, переживаю снова, что переживал тогда.

<p>12</p>

Еженедельное совещание секретарей райкомов партии Харькова закончилось в первом часу дня. Оно было недолгим, как все совещания, проводимые Постышевым. Сам он обычно на таких текущих рабочих заседаниях выступал кратко, тезисно излагая свои мысли, лишь порою иллюстрируя их примерами. Но сотрудники горкома знали, как кропотливо подбирались примеры, какие ворохи материалов, сведений, писем перебирал сам Постышев, готовясь к любому совещанию.

— Мне по одному вопросу посоветоваться нужно, Павел Петрович, — сказал секретарь Ивановского райкома Кивгала, человек, высушенный скитаниями по тюрьмам, ссылкам, безработицей, недавно отметивший четверть века партийной работы, но сохранивший напористость, увлеченность, настойчивость. — Сейчас уделишь четверть часа или вечером заехать?

— По пути посоветуемся, — сказал Постышев. — Сейчас поедем все к Неживому в гости. Сам не зовет, поедем без приглашения.

Секретари райкома переглянулись. Опять куда-то повезет Павел Петрович! Не проходит недели, чтобы он не выискал что-то новое на заводах или в учреждениях или не столкнул с каким-то острым положением: мол, решайте, товарищи секретари. Приходите коллективным умом к выводу, что делать.

— Сколько мы с тобой знакомы, Неживой? — спросил Постышев, обращаясь к секретарю Журавлевского райкома партии. Как всегда, лицо Постышева было сумрачно, но в глазах играла улыбка.

— Уже больше года, — недоумевая, чем вызван такой вопрос, ответил Неживой.

— Срок большой, а узнал я тебя только на днях, — продолжал Постышев. Такие у него дела в районе творятся! А Неживой молчит — ни слова. Ну, с секретарем горкома не хочет делиться, но ведь и сосед твой Зеленский не знает о том, что на Журавлевке происходит, и Кивгала, наверное, тоже.

— Что у него за дела? — насторожился ревниво Зеленский.

— Каких ты там, Микола, наробыл? — пробасил Кивгала.

— Кажется, ничего особенного не произошло, — недоумевал Неживой.

— Вот тебе и ничего! Конвейер на сборке борон, механизированная литейка, новый цех, — перечислял Постышев, — а Неживой все прибедняется.

— Рано про конвейер в колокола звонить, — сказал Неживой. — Не хотят научные силы признавать наш конвейер. Целую неделю на заводе комиссия работала: инженеры, врачи, экономисты написали целый том актов. Выходит, что конвейер закрывать нужно.

— А секретарь райкома и директор сидят, чего-то выжидают, — резко произнес Постышев. — Я эти акты видел… Профессора профессорами, а самим разобраться нужно.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное