Посвящение

В случае с фрау Агарди они как бы переступили границу настоящего времени, но не страны: дама вполне вписалась бы в обстановку любого довоенного кафе пештского Бельвароша. При встрече с сочинителем духовной музыки они перешагнули географическую границу, но опять-таки не своей страны, а Европы. До перехода границы дошел черед лишь сейчас, когда они вышли из подъезда на Стационе Санта Лючия.

В пансионе, за обедом, Лаура раскашлялась — громко, привлекая всеобщее внимание. Вот уже неделю всех троих одолевал кашель, у них поднялась температура, видимо, они заразили друг друга. Ночью в купе они наперебой заходились кашлем, их попутчики провели бы более спокойную ночь, окажись они среди целой своры собак. А сочинитель конкретной музыки мог бы тотчас же переложить на ноты этот мощный канон: вариации на тему хрипов и отрывистых горловых стаккато. Сейчас Лаура опять раскашлялась, и Карой опасается, как бы кашель не передался ему, подобно зевоте: вот уже начинает свербить в горле. Он берет кувшин с красным вином, подносит к бокалу Лауры и наклоняет кувшин; вино льется тонкой струйкой, а у Кароя возникает странное ощущение, будто он что-то делает не так; лишь через какое-то время он спохватывается, что бокал по-прежнему пуст, и тут замечает, как по скатерти все шире расплывается большое красное пятно, — бокал можно бы наполнить дважды тем вином, что Карой пролил на стол. Амбруш и Лаура одновременно хватают его за руку. Лаура с перепугу даже перестает кашлять. Тут же появляется официантка и, ничем не выдавая своих чувств, меняет скатерть. Лаура растерянно смотрит на Кароя, Карой в смущении ищет взгляд Амбруша.

— Ничего не попишешь, я очень устал, — говорит он наконец. Амбруш не перестает улыбаться, качает головой и время от времени разражается коротким смешком.

ЧЕТВЕРГ, ПОСЛЕ 13 ЧАСОВ

— Послушай, Лаура! Чего ты, собственно, придралась к этой церковке? — спрашивает Амбруш, останавливаясь перед церковью Санта Мария делла Салуте.

— Не валяй дурака! С какой стати мне придираться к столь дивному творению архитектуры?

— Разве не ты сказала, будто бы она построена не на месте? — стоит на своем Амбруш, заняв ту характерную позу, которая словно лишь для того и существует, чтобы подчеркнуть особенности его фигуры. Дело в том, что у Амбруша очень длинные ноги «иксом», и стоит ему чуть расставить их, как ступни тотчас же расходятся под углом в разные стороны, словно обладатель их выполняет сложное гимнастическое упражнение. У него заметно сутулая спина и короткая шея, круглый лысеющий череп выглядывает из спины, как голова черепахи из панциря. Когда он стоит, сунув руки в карманы, его узкие бедра выпячиваются вперед, а зад втягивается, и спина кажется еще шире и еще более сутулой; Амбруш словно бы весь состоит из одной мощной спины и жалких отростков сверху и снизу. Итак, Амбруш, расставив ноги врозь и сунув руки в карманы, стоит перед церковью делла Салуте и ждет объяснений Лауры.

— Мало ли что сболтнула, не обращай внимания!

— Может, боишься, что церковь обидится? Не стесняйся, откуда ей знать венгерский. — Амбруш склоняется к Лауре, в знак конспирации прикрыв рот ладонью, чтобы церковь не догадалась, что речь идет о ней.

Лауре приятно, что на сей раз Амбруш разговаривает с ней так же, как и с другими людьми. Ведь до сих пор он тщательно следил, чтобы их совместное проживание под одной крышей и ведение общего хозяйства не вылились в личные отношения: он снисходил лишь до обсуждения с Лаурой чисто практических тем. То обстоятельство, что Амбруш обращается с нею хоть и ласково, но свысока, ничуть не задевает Лауру, ведь Амбруш со всеми обращается свысока. А уж если он заговорил с ней, Лаура считает приличествующим ответить:

— Другие дома здесь такие вычурные и делают вид, будто состоят сплошь из окон и воздуха и вообще не касаются земли. А эта здоровенная нескладеха церковь всей тяжестью куполов придавлена к тверди и выглядит, точно тяжелоатлет среди балетных танцовщиц. — Лаура подкрепляет свои слова невольными мелкими жестами, демонстрируя, каковы они, эти другие дома: мягко согнув запястья, соединяет кончики пальцев в изящный архитектурный свод, а затем волнообразными движениями вырисовывает в воздухе лоджии, при этом с притворной наивностью хлопает ресницами, подчеркивая лицемерие венецианских зданий; в ее изображении эти особняки предстают утонченными дамами, в присутствии которых неприлично говорить не то что о весе тела, но даже и о самом теле. Она изображает и тяжелоатлета, едва заметно изменив позу: стопы ног сводит вместе внутрь, рукам, расслабив их в плечах, дает свободно провиснуть, даже подбородок опускает и брови хмурит, как бы подчиняясь силе тяжести.