Посвящение

— Видишь, Карой, вон там, напротив, наискосок от церкви Сайта Мария делла Салуте ярко освещенный особняк? Это дворец Гритти, в настоящее время шикарная гостиница. С точки зрения архитектурной постройка не из самых удачных… Прежде этот дворец принадлежал семейству Гритти; портрет самого выдающегося члена этого семейства — дожа Андреа Гритти — я показывал вам вчера во Дворце Дожей. Свои юные годы Андреас провел в Константинополе и дал жизнь множеству незаконнорожденных детей, один из его отпрысков — Луиджи, — будучи торговцем драгоценными камнями, втерся в доверие к константинопольскому паше и самому султану. Собственно говоря, и венгерские посланцы обращались к нему, когда требовалось чего-то добиться для Яноша Сапойяи[15], и предположительно не без участия Луиджи был улажен вопрос о военной помощи со стороны турок. Конечно, действовал Гритти отнюдь не бескорыстно. При Яноше Сапойяи он стал наместником Венгрии, более того, одно время казалось, что он будет венгерским королем. Несколько лет даже переговоры между правителями не начинались без Гритти. Венеция поддерживала с ним весьма прохладные отношения, учитывая происхождение Луиджи Гритти и его приверженность к Турции: Венеция боялась скомпрометировать себя в глазах христианской Европы. Позднее Луиджи Гритти по неизвестной причине лишился доверия султана: возможно, тут сыграли свою роль попытки знатного авантюриста завязать контакты с Габсбургами. Но в конце концов он пал жертвой не собственного коварства — его погубили козни венгерской знати. Такова краткая история жизни человека, который занимал пост венгерского наместника.

Энрико вот уже несколько минут стоит перед Амбрушем, ожидая, когда тот кончит говорить. Итальянец с вежливой улыбкой протягивает руку и произносит несколько фраз, Амбруш отвечает — резковато, с язвительной иронией. Энрико делает общий поклон и уходит. Лаура встревожена — ее женская натура не выносит обмена колкостями при расставании.

— В чем дело, Амбруш? — допытывается она.

— Ничего особенного. Энрико, дабы избежать стереотипной фразы: он, мол, рад встрече с нами, — сказал, что даже не подозревал, насколько венгры сильны в истории. В свою очередь я ответил ему, что в Венгрии этим азам обучают в любой средней школе, поэтому у нас никого не удивишь знанием основных исторических фактов, какие я тут наспех ему перечислил. Конечно, он не понял моего намека. Да и мудрено было ему понять!

Наступившую паузу прерывает Гарри, голос его звучит непривычно тихо и доверительно. Амбруш отвечает ему в том же тоне.

— Гарри говорит, — переводит Амбруш их диалог Карою, — что, насколько он может судить, я, должно быть, не слишком-то уютно чувствую себя в Венгрии. Тогда зачем мне там жить, отчего бы не последовать его примеру или примеру многих и многих людей на земном шаре, какие не сочли нужным оставаться у себя на родине? Я прекрасно говорю по-английски, так отчего бы мне, скажем, не отправиться вместе с ним в США? Пришлось задать ему встречный вопрос, уверен ли он, что мне по сердцу придется именно та страна. Он-то сам хорошо себя там чувствует? Гарри ответил, что ему еще не доводилось бывать в Штатах, должность преподавателя он получил по заочному конкурсу. А о тех местах, где он побывал, впечатления у него самые разные. Ему повсюду было неплохо, однако дать более точные рекомендации он бы поостерегся. Я должен сам осмотреться на месте. Приходилось ли мне жить где-либо еще, кроме Венгрии? Нет. Самое время попробовать, говорит он. Я бы рад, говорю, да, к сожалению, тогда попаду в диссиденты и не смогу вернуться на родину. Ну и что тут такого страшного, возражает он. Вот уже семь лет, как он не был не то что в Ирландии, а вообще не пересекал Ла-Манш, и ничего, живет себе не тужит.

У Кароя вырывается саркастический смех. От Гарри не укрылась эта его реакция, и он заговаривает вновь, но уже более жестким тоном:

— По мнению Гарри, мы слишком несамостоятельны. Перед этим, к примеру, у него сложилось впечатление, будто я вообразил себя Яношем Хуняди, и вообще я проникнут национальным и историко-патриотическим самосознанием в такой степени, какую не оправдывают не только современность, но даже сама история. Ведь я с гордыней великомученика припоминаю обиды, несколько столетий назад нанесенные Венецией, когда та из политических соображений заключала союз с врагами Венгрии — турками, однако умалчиваю о сомнительных или прямо-таки преступных союзах самих венгров. Умалчиваю, например, о том, что в недавнем прошлом Венгрия выступала заодно с Гитлером. Если события давних столетий наполняют мою душу страданием, то здесь бы самое время почувствовать угрызения совести за содеянное в двадцатом веке.

Карой выпрямился, готовясь заговорить, однако Амбруш одергивает брата: