Посвящение

Он снова вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. От голода и темноты ему вдруг померещилось, что купе раскачивается в воздухе. И все кругом плавает в поту, все кругом сырое. Скользкие, липкие сиденья, скользкие, липкие люди. Куда ни протянешь руку, всюду грязь, черная плесень, растворенная в воде, в поту, в винном смраде. «Поесть бы», — почти что выговорил он, но тут сидевший рядом вцепился ему в плечо.

— Тут она, дурачина, пошли.

Он схватил Михая и стал толкать его к двери, так что Балог в конце концов упал, стукнувшись головой о стекло. Прикоснувшись ко лбу, он почувствовал на руке кровь.

— Я голову разбил! — закричал он, но никто его не услышал. Крик потонул во всеобщем гаме. — Я голову разбил! — крикнул он снова, но тут же понял, что голос его ослаб не меньше, чем руки и ноги.

Он выглянул за дверь и увидел, что они стоят в коридоре, пихают друг дружку локтями, а кое-кто уже лежит на полу. Ему захотелось хлебнуть свежего воздуха, он попытался выйти, но его тут же запихали обратно.

— Ты, дурачина, куда прешь?

Он не помнил, как оказался возле девицы. Он лег на нее, но был бессилен. Девица завопила, вцепилась ему в волосы и спихнула на пол. Кто-то ударил его сапогом в живот. Он застонал. У него достало силы схватиться обеими руками за сиденье и сесть на место.

Потом он заснул.

3

Проснулся он на рассвете. За окном бесшумно проплывали телеграфные столбы. Было видно, как рассеивается постепенно тьма под деревьями и распрямляются подсолнухи. Поезд словно бы не ехал, а летел по воздуху. Все вокруг показалось Балогу таинственным и странным. В купе все спали. Балог пробежал глазами по лицам. Кое-кто явно храпел, однако храпа он почти не слышал.

Балог провел ладонью по лицу, протер глаза и взглянул на багажную полку. Венок стоял там, куда он его поставил, котомка повалилась. «Главное — чтоб с венком все было в порядке. Я нынче столько всего надумал, сколько за двадцать лет не надумал, — сказал он сам себе и прикрыл глаза. — Первым делом — поп, сходить к попу. Потом — памятник, гроб, могильщики. Литр палинки купить. В деревне всем расскажу, что за жена у меня была. Хорошая баба, хоть и не из нашенских. Мы поженились, когда я на бетонке работал».

Аладар тогда сказал, что знает одну женщину и что живет она неподалеку, пойдем, дескать, сходим. Аладар похрабрее был, и язык у него лучше подвешен. Пришли они к его будущей жене и тут же сговорились. Вещички в корзинки сложили — вещичек немного было. Наняли маленькую повозку, на ней все хозяйство и перевезли. К вечеру добрались до дома. На лавочках полно народу сидело. «А, бабу привел», — сказали они для порядку и больше не обращали на Балога внимания.

Балог с женой распаковали вещички и тоже уселись на скамеечку.

— Лягушек за домом много, — сказала женщина.

— Озеро там, большое озеро.

— Ночью, пожалуй, спать не дадут.

— Они только вечером квакают?

— Нет, всю ночь.

— Ну и пусть себе квакают, — порешили они в конце концов.

Потом женщина прибралась в доме. Раз в году она все белила. Вещи всегда в порядке содержала — посуду, платье и прочее. С окошек бумагу сняла и занавески повесила. Пол половичком покрыла. Бывало, идет он с бетонки, а у нее уж горячий ужин готов.

— Весь вечер звон стоит. Лягушки… Сяду под орехом и слушаю.

— Чего ты слушаешь?

— Лягушек. Одна я.

А вечером, бывало, достанет из спичечной коробки хруща, наденет на нитку, как дети — пуговицу, и тянет за кончики.

— Не мучай.

— Больно их много. Всю сливу облепили. Стряхнул бы.

Он шел и тряс все три сливовых дерева. Хрущи сыпались, как спелые сливы от сильного ветра. Михай Балог разглядывал ветки, исследовал листья: откуда эти хрущи берутся? Где прячутся? Хрущи, хрущи, сплошные хрущи…

— Жалко, что их не едят.

— Да.

Долгими, бесконечными летними вечерами они сидели на улице перед домом. Готовили прямо во дворе. Дровами запасались зимой, на себе приносили, потом на год хватало. В двух шагах от дома шел проселок. С обеих сторон его затеняли огромные акации, ветви местами сплетались над дорогой. «Этим проселком мы ходили за дровами».

Под великанами акациями они нередко останавливались. Присаживались, выкуривали сигарету и снова собирали дровишки.

После обеда обговаривали, что сготовить на ужин. Перед ужином кто-нибудь один шел в магазин и покупал палинки, граммов двести, за ужином они ее выпивали.

— Картошка с паприкой пойдет?

— Еще как.

На бетонке Михай Балог варил себе картошку с паприкой сам. Аладару тоже нравилось. Немного картошки, чуть-чуть соли, вода, жир, паприка, можно головку лука. Все уваривается, картошка от долгой варки превращается в размазню. «Только этой картошкой я и наедался».

Как-то раз Балог вернулся домой — он тогда уж давно на бетонке не работал — и видит, жена с козочкой возится. Злой был: его только что из госхоза уволили. Сказали, что он их обокрал. Грозились. «Вор, цыган паршивый!» — орал бригадир. Деревянным ящиком в него швырнули. Аладар уже был снаружи, за воротами, Балог метнулся следом.

— Бежим, Аладар, убьют!

— Бежим!