Посвящение

Игоря Бродов вычислил сам при случайной встрече: какая-то была праздничная поездка в подшефный детдом. Или Игорь его вычислил: потому что мальчишка первым пошёл на контакт — страстно хотел попасть на работу в органы! Теперь Игорь прилежно учится и тренируется, у него есть цель: затмить самого Мессинга, которого встречал лично, с которым по своей настырности ухитрился даже пообщаться. Хотя парень знает, что роль ему назначена тихая, до поры незаметная, а слава его может навсегда остаться греметь в очень, очень узком кругу посвящённых.

Остальных операторов нечего и упоминать: все молоды, но все попали в Лабораторию взрослыми людьми, там никаких проблем с родственниками не возникло…

Бульвар с его густой зелёной тенью успокоил меня. Я там как будто выдохнула остатки мёртвого воздуха отвратительной квартиры. Я вряд ли могла бы разумно объяснить, что мне так не понравилось. Слишком высокие потолки, слишком тусклый и мертвенный жёлтый свет, затхлый воздух. Раскрой форточки, раздвинь шторы — и жизнь наладится. Не привыкать налаживать быт в чужих стенах. Зато отдельная квартира, целых две комнаты — невозможно осмыслить такую удачу! Но я хныкала в этой квартире от тоски и не могла остановить слёз. Хорошо, что мать была настроена благодушно и отпустила меня погулять!

Бульвары и скверы напоминают мне лес. Лес — это самое счастливое из детства — как мы с бабушкой ходим за ягодами, за грибами, травы собираем… Об этом не буду… На бульваре гуляли несколько женщин с малышами, попались двое-трое прохожих. Выше деревьев продренькал трамвай. Верхний вестибюль метро произвёл на меня двойственное впечатление: изящные формы, но маленький, как парковая беседка. Я ещё не отвыкла измерять строения ленинградской меркой. Ах, вот бы нырнуть вниз, в незнакомый и таинственный мир метро! Потом я прошла под аркой и увидала с самого конца бульвара площадь.

Площадь была просторная, пустая. Справа и слева — красивые и совсем небольшие дома — по два этажа, по три, в отдалении — повыше. Они не выглядели такими тяжёлыми, неприступными громадинами, как здания в Ленинграде. Наоборот, эти дома на площади казались тёплыми и — как будто в каждый можно зайти, как в деревне. В их красоте мне почудилась хрупкость и беззащитность — ведь я только утром видела результат бомбёжки.

Впереди, прямо против солнца, на другой стороне площади, за реденьким кустарником, виднелись ажурные вышки, прикрытые маскировочной сеткой, — каркас будущего Дворца Советов, строительство которого приостановила война.

Над площадью раскинулось широкое голубое небо с белыми комочками облаков — будто клочьями козьей шерсти. Ещё не высоко поднявшееся солнце светило прямо в глаза. На всей огромной площади я увидела всего несколько прохожих, проезжали редкие автомобили, поблёскивали электрические провода и трамвайные рельсы. Стояла тёплая, разморённая тишина — как на деревенской улице в летний полдень, только разве что не хватало звона кузнечиков. Сказать, что Москва отличалась от Ленинграда? Ленинград — красивый, цельный, торжественный. Москва — домашняя, пёстрая, разношёрстная, близкая и по-своему тоже очень красивая. Хоть голову сломай — толком не объяснишь. Я попала в совершенно другой мир — вот как правильнее.

Москва была пуста и прекрасна… И я уже парила, тонула, растворялась в ней, уже становилась её частью. И чувствовала только радость, как будто этот город укрыл меня на время от войны и беды…

В дальнейшей жизни я имела возможность заметить такую закономерность. Если беда предопределена, то незадолго до её наступления приходит ни с того ни с сего блаженное состояние покоя и тихого счастья — будто некто погладил по голове и шепнул с любовью: «Всё хорошо. И будет хорошо. Ни о чём не беспокойся!»

Чудесная стояла на улице погода: солнечное, тихое утро, с белыми облаками, со спокойным летним теплом. В подмосковном лесу трава высохла от недавнего зноя, а густые кроны хранят умиротворяющую прохладу; деловито переговариваются птицы. Как будто войны нет в помине. Исполнители уверят женщину, что её привезли на рытьё окопов вокруг секретного объекта. Нынче все роют окопы. Но объект секретный, поэтому людей свозят тоже секретно, особо проверенных. Это не надолго: трудовая повинность всего три часа для работающих — а ведь она уже принята на хорошую работу. Какую? Разве Николай Иванович не сказал?! Стало быть, вечером сообщит: ведь она уже к вечеру окажется дома. Дочкой пока займётся Николай Иванович: познакомит её со своей спецшколой, с другими учениками. Один из мужчин сам несёт лопаты:

— Вы пока отдыхайте: воздух, грибами пахнет, а? Вот, по тропинке, прошу вас вперёд!

Ну и пулю в затылок. Бродов потратил уйму нервов, чтобы накрепко втолковать исполнителям, как важно, чтобы смерть наступила мгновенно и что он обязательно узнает, если они ошибутся, и накажет. Им же не объяснишь, как именно он узнает — учитывая, что труп они закопают прямо на месте. Хотя все те немногие непосвящённые, кто непосредственно связан с работой Школы, домысливают, будто Бродов готовит этаких штампованных Мессингов…