Посвящение

Мы добрались уже до предгорий. Железнодорожный путь закончился неприметным полустанком. Мы выгрузили весь багаж и разместились в большом, пустом деревянном бараке, разгороженном на две половины с маленьким коридорчиком — на манер нашей теплушки, только просторнее. Местное начальство выделило нам доски, и мужчины быстро построили из них мебель: спальные места — каждому отдельное, столы, лавки. Николай Иванович отдал распоряжения: кто остаётся за главного, какой режим охраны и всё такое — и отбыл на соседнее поле, где находилась резервная взлётно-посадочная полоса расквартированного неподалёку авиаполка. Позже мы наблюдали издали, как самолёт поднялся с земли и, совершив разворот, взял курс на запад.

Мы так привыкли к постоянному присутствию руководителя рядом, что первые сутки-двое бродили как неприкаянные. Я с изумлением обнаружила, что без Николая Ивановича стало пустовато и скучно. А может, дело в том, что не хватало стука колёс, покачивания вагона, смены пейзажей за окнами — всех неприметных деталей путешествия, ставших привычными за дни и недели пути.

Тихонько ползал между нами один и тот же разговор: уж не связан ли внезапный отъезд товарища Бродова с недавним инцидентом? Любые доводы разума говорили против этой идеи: с чего бы товарищу Бродову лететь в Куйбышев советоваться по поводу какой-то сопливой девчонки? Тем более что сам Николай Иванович сказал: срочно вызвали, важное совещание. Положение на фронте оставалось крайне сложным, фашисты по-прежнему рвались к Москве. Мало ли, какие вопросы надо срочно обсудить? Но интуиция твердила: тут как-то замешана Женя и мы все. При Жене мы старались этот вопрос не поднимать, а сама она вела себя так, будто не ожидала существенных перемен в своей судьбе.

Вообще она, вопреки нашим опасениям, довольно быстро пришла в себя после объяснения с руководителем, успокоилась, повеселела даже. Но притихла, перестала быть такой яростной и огненной, какой мы знали Женьку прежде. Она будто повзрослела за одни сутки сразу на несколько лет. Надолго ли такая перемена — никто не взялся бы прогнозировать. И то уж благо, что гроза миновала.

Только спустя дней пять Николай Иванович вернулся — заметно уставший, но вроде спокойный. Похоже, резких перемен в нашем отряде не предвиделось. По крайней мере, негативных.

Машины, которые должны были везти нас дальше со всем имуществом, пришлось ждать ещё два-три дня. Так что 7 Ноября застало нас на временном пункте размещения.

Ставшее традиционным вечернее оживление на сей раз уступило место суровой торжественности. Громыхнув скамейками, мы вскочили, чтобы спеть «Интернационал». Потом — «Священную войну»… Мне эта песня каждый раз всю душу переворачивала, будто правда волна внутри взмывала, и до сих пор — всякий раз, как слышу… А больше ничего петь не хотелось, даже серьёзных военных песен. За столом произносились такие тосты, будто мы находились на правительственном приёме. Даже Сима и Лида выступили. Днём палило солнце, и к вечеру в перегретом бараке всё ещё было жарко. Мужчины раскраснелись, хоть выпили не много. Но ни шутить, ни играть настроения ни у кого не было.

Сообщение о параде на Красной площади, переданное ещё утром, целый день не выходило из головы. Несмотря на жару, я словно очутилась на промозглом ветру в заледенелой прифронтовой Москве. Я бы хотела оказаться сейчас там и делать что-то по-настоящему полезное — не мысленно, не в воображении, а в реальности: хоть тушить зажигалки, хоть за ранеными ухаживать.

Днём я слышала тихий, но ожесточённый, разговор между нашими военными: кто сколько раз уже подавал рапорт товарищу Бродову с просьбой отпустить на фронт, и не стоит ли попытаться снова — вдруг в честь такого события он наконец отпустит молодых, крепких, способных воевать командиров, а себе в группу наберёт комиссованных по ранению, которых теперь уже всё больше выходит из госпиталей.

— Не отпустит он нас на фронт с такими секретами в голове. Вот же занесло в спецотдел этот…

Говоривший матюгнулся было с отчаянием в голосе, но кто-то ещё из ребят, видевший, что Катя и я находимся поблизости, предостерёг:

— Тише ты: девчата рядом!

К слову, меня это всегда необыкновенно трогало — что наши военные, как и большинство городских мужчин, строго следили за тем, чтобы никто не матерился при девушках.

Но в тот момент мысли были совсем о другом. Каждый из нас думал о судьбе полков, идущих в бой прямо в эту минуту, и о своей, пока не ясной, роли в войне.