Посылка из Полежаева

Как прогнать беду?

На сигнал тревоги — слышишь? —

Я к тебе иду…

Тишка прямо-таки онемел: да Люська ли Киселёва это? Не будь бы на нём надето пальто, так и ущипнул себя: не мерещится ли…

— Ну-у, Люська, — только и нашёл что сказать Тихон.

Ну и ну…

Люська весело засмеялась:

— Я говорю, что все мне завидуют…

— Да нет, Люся, я не завидую, — возразил Тишка. — Я… я…

А что «я», и слов не находится, Люська вон стихи сочиняет, слова сами одно к другому встают, а он, Тишка, даже не в силах ей объяснить, какие чувства его обуревают. И чтобы хоть как-то… не сравняться, нет, а хотя бы приблизиться к Люське, он решил открыть ей свою тайну, о которой даже Серёжке не говорил.

— Это ты хорошо, что про Чили пишешь, я вот тоже для Корвалана…

Люська перебила его.

— Да знаю, знаю… — затараторила она. — Не выходит, что ли, заметка?.. Ну, конечно, не у всех получается… А ты приходи ко мне, я помогу… Если хочешь, у меня и стишок один есть, подпишем твоей фамилией.

Тишка вытаращил глаза.

— Да ты что? — Он представил, как читают в стенгазете Люськин стишок, подписанный его фамилией, и ему стало жарко. Да он бы и своё-то стихотворение, самим придуманное, не Люськой, не решился бы напечатать.

— Нет, Люся, нет… — испуганно отказался он.

— Ну, как хочешь… — она гордо завышагивала впереди, а сама, хоть и не оглядывалась, но, конечно, знала, что Тишка ловит каждое её слово. — Ой, у меня сейчас и поклонников! Даже учителя кланяются: Киселёва, Киселёва идет! Голова даже кружится… Да! — спохватилась она. — Я же тебе не сказала, какие слова говорил о моих стихах Петя-Трёшник…

— Какие?

— «Признаюсь, говорит, тебе, Киселёва, и я в детстве писал стихи, но, слава богу, вовремя понял, что нет таланта… А вот тебе, Киселёва, надо рабо-о-тать, у тебя что-то есть…»

Тишка сглотнул слюну.

Дорога до школы показалась ему, как никогда, короткой.

19

Варвара Егоровна рaстапливала печку. Муж сидел перед столом и подшивал Славкины валенки на бесе как на огне, всё горит: одежда рвётся, обуток протирается. Вот и этой заплаты, что Иван насадит, хватит в лучшем случае на полторы недели.

— Да чего ты, мать? — утешал Варвару Егоровну муж. Это же парни. И и сам рос таким же. Они за день-то, может, по двести вёрст отмахают — организм этого требует.

— Ну, на Тишке же не горит…

— Да ты забыла разве? На прошлой неделе и ему починял, — засмеялся Иван. — Ты уж Тишку прямо боготворишь, а и он к шестому классу выровняется.

— Ничего себе, — всплеснула руками Варвара Егоровна. — Хорошую жизнь мне сулишь… Неужели и второй эдаким же лоботрясом будет?

— Бу-у-дет, мать, будет, — удовлетворённо пообещал муж.

И в это время в дверь постучали. Иван крикнул:

— Входите!

Мария Флегонтовна, закуржевевшая — к вечеру мороз прямо-таки раздухарился, — вошла в избу с посылкой под мышкой.

— Ну, — удивилась Варвара Егоровна. — Посылка от кого-то. Так ты чего сама принесла? Крикнула бы ребят, хоть Славку, хоть Тишку — притащили б на санках.

— Да я ребят и высматривала… Вижу, в кино пробежали… При них-то бы не хотелось.

У Варвары Егоровны перехватило дыхание.

— Ну, Мария Флегонтовна, не тяни, говори, чего такое стряслось.

Иван отложил работу на лавку, тоже насторожился.

— Да вот, посылку твой младший наладил… Не знаю, известно вам или нет…

— Ничего не знаем. — вконец испугалась Варвара Егоровна и чуть не села у печки на пол: почувствовала слабость в ногах.

Мария Флегонтовна прошла к столу, поставила посылку на свет:

— Вот… Страна Чили, город Сантьяго, монастырь «Трес аламос», Луису Корвалану…

— Кому? Кому? — не поверила Варвара Егоровна.

— Корвалану.

Иван поднялся, гмыкнул, почесал затылок:

— А ты, мать, говоришь, что он не сокол. Видишь, с кем дружбу завёл?

Он взял нож, которым только что подрезал подошву у валенка, вскрыл им посылку. И снова гмыкнул: — Не густо.

В посылке лежал каравай, четыре брюквины, рукавицы, восемь-девять морковин, пять пачек анальгина, три упаковки цитрамона, пакет димедрола…

— Да-а, не густо, — протянул Иван.

— А ты думал, там золото? — спохватилась Варвара Егоровна. — Так мы с тобой не знавали, какого оно и цвета…

Она вспомнила сразу и буквы «Л. К.» на каравае, и то, как Тишка бросался ей в колени, признаваясь, что ему жалко Луиса Корвалана, над которым фашисты готовят расправу. «Л. К.» Теперь-то она расшифровала эти буквы. Вот не поговорила ведь с ним тогда, по головке погладила, будто маленького, и всё, а он, бедный, горе в душе носил, каково ему, одному-то, было с ним сладить, с горем-то…

— Ой, Мария Флегонтовна, не рассказывай ты никому, — взмолилась Варвара Егоровна. — Ведь до Тиши дойдёт, он не выдержит…

— Всё, мать, выдержит, — сказал Иван.

— Нет, Ваня. Нет, — испугалась Варвара Егоровна, что муж сделает что-либо не так. И с ним не надо ни о чём говорить. Пусть думает, что посылка ушла.

Иван повертел каравай в руках: