Потаенная девушка

Палладон провел ее по длинным коридорам, вдоль которых тянулись закрытые двери. София озиралась по сторонам, гадая, что могло находиться за ними. Просторные, светлые помещения, где каждый сотрудник был волен оформить свой закуток по собственному желанию, дав выход созидательному потенциалу? Легендарные залы совещаний с разноцветными кубиками «Лего» и японскими игрушками, призванными побуждать у художников и инженеров выделение творческих соков? Компьютерные залы с мощными вычислительными станциями, позволяющими воплотить в жизнь всю эту магию? Талантливые, изобретательные художники, развалившиеся в удобных креслах, обменивающиеся друг с другом зародышами идей, что-то добавляя к ним, полируя их, превращая в конечном счете в сверкающие жемчужины?

Двери оставались закрытыми.

Наконец Палладон остановился перед одной дверью и отпер ее ключом. Они с Софией шагнули в темноту внутри.

* * *

Они оказались в проекционной кабинке небольшого кинозала. Выглянув в окошко, София насчитала в зале примерно шестьдесят кресел, из которых около половины было занято. Зрители были полностью поглощены тем, что происходило на большом экране. Кабинку наполняло тихое жужжание кинопроектора.

– Неужели это?.. – Чувствуя, как в висках пульсирует кровь, София прижалась носом к стеклу окошка, так и не закончив свой вопрос.

– Да, – подтвердил Палладон. – Это первая версия нашего нового фильма «Возвращение в мезозойскую эру». Он про то, как мальчик знакомится с динозавром и узнает вечные истины о дружбе и семье.

София смотрела на яркие фигуры на экране, страстно желая оказаться в зале, среди завороженных зрителей.

– Значит, это предварительный показ?

– Нет, именно так создается фильм.

– Не понимаю.

Подойдя к рядам мониторов в глубине кабинки, Палладон пододвинул два стула.

– Садитесь. Я сейчас объясню.

На мониторах медленно двигались пучки разноцветных линий, похожих на кардиограммы или показания сейсмографа.

– Разумеется, вы понимаете, что кино является сложной машиной генерации чувств.

София молча кивнула.

– На протяжении двух часов оно призвано водить зрителя за руку по эмоциональным «американским горкам»: взрывы смеха должны чередоваться с мгновениями скорби, восторженные взлеты должны сменяться пугающими падениями в бездну. Эмоциональная кривая фильма является его самым абстрактным представлением и самым фундаментальным. Это единственное, что остается в сознании зрителей после того, как они выходят из кинотеатра.

София снова кивнула. Это были прописные истины киноиндустрии.

– И как понять, что зрители следуют именно по той кривой, которую мы замыслили?

– Наверное, вы поступаете так же, как и любой рассказчик, – растерявшись, неуверенно ответила София.

Палладон молча ждал.

– И, наверное, устраиваете пробные показы и потом кое-что подправляете, – добавила София. На самом деле сама она не верила в пробные показы, считая, что именно целевые группы и изучение зрительской реакции и были той причиной, по которой другие киностудии выпускали такой мусор. Но она не знала, что еще сказать.

– Ага, – наконец сказал Палладон, хлопая в ладоши. – Но каким образом получить от зрителей на пробном показе обратную связь? Если опросить их после окончания фильма, они дадут лишь самые общие ответы, а кто-то попросту солжет, сказав то, что, как ему кажется, от него хотят услышать. Если же заставить зрителей показывать свою реакцию в реальном времени, нажимая кнопки во время сеанса, они станут чересчур скованными; к тому же люди не всегда способны правильно разобраться в собственных чувствах.

* * *

Под потолком кинозала висели шестьдесят видеокамер, каждая была направлена на одно конкретное кресло внизу.

Во время демонстрации фильма камеры передавали изображения в мощные компьютеры, где они последовательно обрабатывались различными алгоритмами распознавания образов.

Регистрируя едва различимые изменения лиц, вызванные расширением и сжатием кровеносных сосудов под кожей, компьютеры отслеживали кровяное давление каждого зрителя, пульс и уровень возбуждения.

Другие алгоритмы изучали выражения лиц: улыбки, усмешки, плач, нетерпение, раздражение, отвращение, гнев или просто скуку и безразличие. Измеряя движение определенных ключевых точек на лице (уголков губ, глаз, кончиков бровей), программное обеспечение различало тончайшие нюансы – например, между веселой улыбкой и улыбкой, вызванной симпатией.

Эти данные, поступающие в реальном времени, накладывались на каждый кадр фильма, показывая эмоциональную кривую каждого зрителя в процессе восприятия фильма.

* * *

– То есть с помощью пробных показов вы можете подстраивать свои фильмы чуть точнее, чем другие киностудии. Вот в чем ваш секрет?

Палладон покачал головой.

– «Большой Семи» – величайший творец в истории кино. Он не просто «подстраивает».

* * *

Больше семи тысяч процессоров были соединены в вычислительную сеть в подвале главного корпуса «Семафора». Именно там и обитал «Большой Семи», названный так то ли по «семиотике[50]», то ли по «семантике» (точно сказать не мог никто). «Большой Семи» был алгоритмом, главным секретом «Семафора».