Миновав гостеприимно распахнутые двери фешенебельного ресторана, где было все: пальмы, фонтан, декольтированные официантки в мини и даже дородный бородатый швейцар с красующейся на его груди золотой цепью, я очутился на круглой площади. В центре ее, у обелиска Веселому Пирату, обычно назначали
Поглощенный этим занятием, я не сразу заметил, что площадь Свиданий изменила свой обычный облик. Почти половину ее занимали теперь плетеные стулья и столики, а в дальнем конце, около выхода на улицу Пешо, стояла теперь сцена, поднятая над толпой. Там кто-то выступал, и почти все взгляды были обращены туда. Заинтригованный, я сделал крюк и очутился почти у самой сцены.
Под мерный бой барабана и завывание дудки, выводящей печальный восточный мотив, в ослепительно-белом круге света, медленно делая пассы руками, двигалась женщина, но одновременно и необъяснимо это была змея в своей узорчато-сетчатой, сверкающей всеми красками чешуе. Она заворожила меня. Потеряв чувство времени и пространства, впившись глазами, я стоял и взирал на нее, скрестив руки на груди. Страсть была в ее движениях, страсть и мольба, здоровое сильное тело обращалось к кому-то всемогущему и просило его помочь разрешиться от бремени и проклятия скопившихся сил. Hо ответа не было, извращенные силы терзали тело, и мольба об иной, совершенной жизни становилась все глуше, наконец, изнемогая от борьбы разума с уходящим из повиновения естеством, тело, слепо ища выход своим силам, забилось в конвульсиях, и в последнее мгновение что-то, сверху, пришло, прижало женщину-змею к земле, прокатилось по ней, заставив собраться кольцами и распрямиться, вытянувшись струной.
Я, наверное, и раньше мельком видел отрывки этого номера, но мне никогда не приходило в голову, что плавными, пластичными переливами гибкого тела передается какая-то идея, да и сама гимнастка, бритая наголо, затянутая в сетчатое трико, в котором были оставлены только два круглых отверстия для глаз, делала этот номер, как мне, наверное, тогда показалось, только ради демонстрации своей гибкости и профессионального равнодушия бесстыдства. Hо я обманулся, коснувшись лишь самого поверхностного слоя смысла. Несомненно, она была превосходной актрисой, с сильным характером, совершенным телом и неудовлетворенной душой. Подобные чувства я испытываю иногда при виде носящихся с жалобными криками чаек, вдруг представляется мне, что это не птицы, а души умерших девушек, и тогда, глядя на них, у меня сердце разрывается от жалости, хоть в глубине души я и знаю, что это только чайки...
Выступление женщины-змеи закончилось, она грациозно поклонилась и под бурю оваций и криков "бис" упорхнула со сцены.
Когда шум стих, на сцену вышли шесть девиц в одеяниях из воздуха и страусиных перьев, по поводу которых кто-то заметил:
- Мне наш кордебалет почему-то всегда напоминает курятник...
Я, усмехнувшись и в душе согласившись с его словами, отвернулся от сцены: слишком разителен был контраст между подлинным искусством возвышенной грацией нагого тела и этим похотливым балаганом.
Оказалось, что на меня смотрит крупная женщина в костюме пантеры с раскрашенным пятнами лицом и поднятыми наподобие гребня огненно-рыжими, вероятно крашеными, волосами.
- Я давно уже наблюдаю за вами, - сказала она низким голосом.
- Вот как.
- Да. У вас интересное лицо. Странное. Вы похожи на ребенка, которого только что разбудили, вы еще спите, но уже удивлены.
- Правда? Hеужели у меня такое глупое выражение лица?
- Да.
Если я и был, по ее словам, похож на разбуженного ребенка, то она смахивала на корову-рекордистку, - более изысканного определения я не успел подобрать, рассматривая ее, - подошел бармен и предложил свои услуги.
- Виноградный коктейль, два шашлыка и мороженое, - сказал я.