Все это пронеслось в моем мозгу в одно мгновение, в один краткий миг я стал полон до краев этой женщиной, и, украдкой взглянув на нее и убедившись, что она заворожено смотрит на сцену, я сбежал. Просто нырнул с табурета вниз, в толпу, скрючившись, как школьник, утащивший из столовой пирожок.
Только через сотню-другую шагов я смог заставить себя распрямиться и осмотреться. Душа ликовала, как от несказанной удачи, а обнаружив в своей руке судорожно сжатую розочку с мороженым, я громко расхохотался.
Я хорошо понимал, что меня не найти в такой толпе., и шел, вернее будет сказать плыл в ней, чувствуя себя уютно и надежно, как у себя дома.
Розочка быстро опустела, и я оставил ее на первом же подвернувшемся столике. Сначала я сам не знал, куда иду, потом стал смутно догадываться, куда несут меня ноги, но не стал противиться этому.
Я шел туда, к скалам. Там, мерцающее бледными огоньками, виднелось здание Яхт-клуба, от него шла пологая лестница, упиравшаяся в искусственный отгороженный от моря залив.
Я на ощупь нашел знакомое место, пролез под перила и, упираясь голыми ступенями в знакомые выбоины, спустился по облицованной грубым камнем стене с парадной набережной на узкую полоску пляжа.
Мол был совсем рядом. Из множества фонарей, вытянувшихся длинной цепью вдоль его оси, горели только три первых, и я знал, что там, в темноте, которую рассекает только свет луны и звезд, наверняка никого нет. Там, где волны ударялись о торец мола, было мое любимое место, там было хорошо сидеть в одиночестве, свесив ноги к воде, там был только ветер, игриво сбивающий брызги с гребней волн.
Слева и справа от меня стоял частокол мачт, впереди же было море...
Я медленно шел вперед, слева и справа между узкими вылизанными корпусами яхт шипела вода, море мерцало красноватыми огоньками...
Странно, но там, впереди, в конце пирса кто-то уже сидел и ловил рыбу. Едва различимый силуэт на фоне иссиня-черного мерцающего моря. Он сидел, свесив ноги вниз, к воде, сидел спокойно, без напряжения, но как бы немного позируя, плечи его покрывал бархатно-черный плащ в искрах звезд, так что казалось, что это небо спустилось на землю в облике человека. Hа голове его был щегольской белый берет с синим пером, талию охватывал пояс с золотой вязью орнамента, на поясе был кинжал, и, наконец, на левой руке, которой он опирался о грубые доски пирса, блестел перстень. Я еще не видел его лица, да мне и не нужно было его видеть. Я знал этого человека, я читал о нем, я много раз всматривался в его изображение, искусно выписанное художником в точном соответствии с авторским описанием. Hа портрете он был сухощавым, с глубоко запавшими глазами, прямым узким, хищно очерченным носом, высоким узким лбом, маленьким детским ртом, выражение лица его было странным: нечто среднее между удивлением и насупленностью. И, конечно же, священный перстень Рауда, светящийся и играющий тремя цветами... Да, это был он, творение Виктора Майкельсона, - Казимир Магат.
Словно бы услышав свое имя, он повернулся и тихо сказал:
- Здравствуй, Маэстро. От этого имени мир дрогнул, завертелся передо мною юлой, поплыл, закачался, яростным вихрем налетело отрезвление, и я вспомнил все: город, институт, лица сокурсников, едкий пот тренировок, утренний чай с непременными бутербродами, мама, пытающаяся заглянуть в глаза, наклонив голову, станции метро, магазины, серое в пелене облаков небо, мамаши, выгуливающие во дворе детишек, лихие молодцы в черных кожанках на яростно воющих мотоциклах, очереди, тетради с ворохом формул и формулировок, жаркие приступы ночного одиночества, бодрый голос диктора радио, нагретый солнцем паркет, шершавые корешки книг, мутное зеркало, телевизор с его непременным "уважаемые товарищи" и "передачу для вас подготовили", мадонны, в печальной скуке взирающие на посетителей с картин, команда старосты группы "равняйсь" на занятиях по военной подготовке и его верноподданнические вымуштрованные движения, слова Синдбада: "зря не поспешим", разбивка трассы в чертежах, планах, видах, цифрах, - и еще сотни и тысячи образов хлынули на меня словно бы через разверстые ворота шлюза. Маэстро. Да, так звали меня друзья.
Я очнулся, лежа на полу, и открыл глаза, приготовившись к удару. Hе знаю, как другим, но мне возвращение в реальный мир бьет по нервам так, что хочется взвыть.