Донни не признал себя виновным в умышленном убийстве, равно как и в непредумышленном, связанном с ограниченной ответственностью. Затем выступил с речью обвинитель, и ни одно из представленных им свидетельских показаний не было оспорено защитой. Адвокат подсудимого получил слово последним и попросил Донни описать, что тот видел и делал в утро смерти Алистера. Донни не привык выступать на публике, ему всегда проще было отвечать на конкретные вопросы, чем пространно излагать ход событий, поэтому он ограничился лишь парой невнятных фраз. Далее адвокат сделал несколько неоспоримых заявлений, в основном касательно хорошей репутации подзащитного и его тяжелых ранений в голову. После чего мировой судья, похожий на грача – нос в виде клюва и яркие, блестящие глаза, – объявил об окончании прений сторон. Затем он заявил, что выносит решение с тяжелым сердцем, учитывая участие Донни в войне, и распорядился направить его дело в коронный суд[84]
, квалифицировав преступление как умышленное убийство. В связи с тяжким характером преступления и эпизодами насилия, имевшими место, когда Донни находился под стражей, в освобождении под залог было отказано.После суда Пудинг и доктор молча стояли на перроне, ожидая, когда подойдет поезд на Чиппенхем. Ветер катил по железнодорожным путям старый газетный лист; розовато-белые цветы блошницы пробивались между шпал; прыгали воробьи, подбирая упавшие крошки от сэндвичей, которые уплетали пассажиры. Одно из самых ранних воспоминаний Пудинг было связано с путешествием по железной дороге, ей тогда было не больше четырех лет. Она уже не помнила, куда они тогда направлялись, – да это и не важно. Зато она помнила Донни, ему было двенадцать или тринадцать лет; всякий раз, когда поезд входил в поворот, брат высовывался из окна и пытался хотя бы мельком увидеть пар и дым локомотива, а затем оборачивался к ним с сажей на зубах, растрепанными волосами и улыбкой от уха до уха. Пудинг сделала резкий вдох и попыталась изгнать этот образ, который, казалось, лишь усиливал ее тоску. Рядом на перроне стоял пожилой человек с трубкой и курил, и от табачного дыма просто некуда было деться. От него щипало в глазах, першило в горле, и досаждал он не меньше, чем целый рой комаров.
– Пожалуйста, прекрати вертеться, Пудинг, – резко сказал отец, бросая на нее измученный взгляд, прежде чем снова опустить глаза в землю.
– Что нам делать, папа?
–
– Но разве мы… не станем подавать апелляцию на отказ отпустить его под залог? Донни должен быть до суда дома, где мы сможем за ним присмотреть. В тюрьме его снова станут дразнить и… подначат на что-то ужасное. У меня есть время до следующего суда, чтобы его спасти, так что…
– Хватит, Пудинг! – Внезапный крик отца ошеломил девушку и заставил ее замолчать. Она не могла вспомнить, когда он повышал голос в последний раз. Человек с трубкой и несколько других ожидающих поезда пассажиров повернулись в их сторону. – Просто… перестань молоть чепуху. Пожалуйста. Довольно говорить о том, чтобы
– Но… ты не должен сдаваться, папа, – с трудом произнесла Пудинг, в горле у нее встал комок. – Ни за что! Донни невиновен, и я…
– Нет, Пудинг! Нет! – Доктор Картрайт покачал головой и отвернулся.
– Не говори так… неужели ты считаешь Донни убийцей? Ты не можешь так думать.
– Дональд мой сын, – проговорил доктор так тихо, что Пудинг его едва расслышала. – Он мой сын, и Бог свидетель, я люблю его. Но он… война изменила его. И теперь он стал убийцей. Этого нельзя изменить, Пудинг. Как бы нам ни хотелось.
– Нет, папа, Донни не повинен в смерти мистера Хадли. Я
– Кто?
– Я не собираюсь сдаваться. И я найду способ вернуть Донни домой, папа. Обещаю.
– Нет, ты этого
Поезд с шипением и свистом остановился у перрона. Доктор Картрайт поднялся в вагон, не пропустив вперед дочери и не дождавшись, когда та последует за ним. Он как будто забыл, что она рядом. На секунду Пудинг представила, что сказанное им правда, что Донни действительно убил Алистера и теперь его повесят. От этого по спине у девушки пробежал холодок, и она почувствовала себя обессиленной. На миг ей показалось, будто она заблудилась в ночном лесу и никогда уже не сможет вернуться домой. Усилием воли Пудинг отогнала эти мысли и поклялась себе, что никогда не откажется от веры в невиновность брата. Однако чувство бессилия так и не прошло – как бы там ни было, Донни все равно собирались повесить.