Потаенные места

Когда Пудинг вернулась на ферму, она увидела Ирен Хадли в одном из верхних окон и помахала ей, но Ирен, похоже, не заметила этого. По какой-то причине это событие, соединившись с мыслью об охотничьей куртке, из которой она выросла, испортило хорошее настроение Пудинг, так что, когда пришел помощник кузнеца, чтобы подковать лошадей, и спросил, куда она подевалась, тогда как Данди и Барона ждут в кузнице, это застало ее врасплох. Обычно она такого не забывала, и ей пришлось бежать на поле бегом, чтобы привести лошадей и смыть грязь с их ног. Барон был возмущен и не желал даваться ей в руки. Он брыкался и прижимал уши, и от обиды девушка едва не заплакала, так что Хилариусу пришлось вмешаться, чтобы ей помочь.

– Что тебя беспокоит, девочка? – спросил он, щурясь, чтобы лучше разглядеть ее красное лицо, на котором застыло измученное выражение.

– Да так, ничего! – воскликнула она. – Все в порядке.

– Лошади все чувствуют, – проговорил старик, пожимая плечами. – Их не обманешь.

Хилариус легко поймал Барона, бормоча что-то непонятное на языке своего детства, – старик всегда делал это очень тихо, и Пудинг никогда не удавалось расслышать его слова достаточно ясно, чтобы понять, откуда он родом, – а затем без единого слова вручил ей повод.

– Девка, должно быть, влюбилась, – заметил кузнец с говорящей фамилией Смит[57], когда Пудинг наконец отвела лошадей в его покосившийся сарай, после чего одарил девушку кривоватой улыбкой, обнажившей коричневые зубы с идеально круглой выемкой, в которую был вставлен мундштук трубки. Его руки были густо усеяны шрамами, и он хромал на одну ногу, однажды пострадавшую от удара копытом. Он был единственным, кто называл Пудинг девкой, но она не возражала, ответив ему рассеянной улыбкой, слишком занятая своими мыслями, чтобы смутиться.

– Значит, все-таки влюбилась? – спросил Бен, ученик Смита, который был всего на год старше Пудинг и так же неловко чувствовал себя в новом теле, как и она. Его лицо представляло собой мешанину уродливых черт, которые находились в постоянном движении и, казалось, никак не могли замереть в окончательной позиции. Щеки были усеяны прыщами, и парень наблюдал за миром, угрюмо глядя на него через нависшую на глаза грязную челку, тем не менее он обладал уникальным свойством ладить с лошадьми, которое Смит называл «подходом». Любая из них, едва Бен к ней притрагивался, немедленно успокаивалась и покорно ждала, когда кузнец закончит работу, в то время как ее копыта дымились под раскаленными подковами.

– Что я сделала? – переспросила Пудинг.

– Влюбилась!

В его голосе прозвучала обвинительная нотка, словно любовь была делом величайшей глупости.

– Вряд ли, – беспечно произнесла Пудинг, полагая, что ее дразнят по поводу Алистера Хадли. – Здесь нет никого, в кого можно было бы влюбиться.

От этих слов Бен покраснел, отвернулся и добавил лопату угля в полыхающее в горне пламя. Смит, наблюдавший за их пикировкой, снова ухмыльнулся.

– Похоже, втюрилась не только девка, – заметил он, но Пудинг уже не слушала.

В конце дня она пошла за Донни, чтобы отвести его домой, но на Усадебной ферме брата нигде не было видно. Тогда Пудинг спустилась в долину, а затем направилась к фабрике. К тому времени небо заволокло тучами и в воздухе чувствовалось приближение грозы. Крошечные черные жучки, появившиеся ниоткуда, усеяли одежду и кожу Пудинг, а над поверхностью реки роились мелкие мошки. Донни любил фабрику, он понимал принципы ее работы лет с десяти, тогда как его сестре та всегда представлялась чем-то таинственным и вызывала у нее чувство тревоги. Там она чувствовала себя чужой. Нравилось ей только на складе, где стояли сияющие чистотой стеллажи, среди которых работницы усердно зашивали стопы бумажных листов в мешковину и наклеивали ярлыки. В те дни, когда настроение у девушки ухудшалось, фабрика казалась ей раковой опухолью на прекрасном Байбруке, и хотелось, чтобы та исчезла совсем. Навязчивое присутствие современных промышленных построек в таком красивом месте казалось ненормальным. К тому же число их все время росло. Взять, например, массивный кирпичный корпус с возвышающейся над ним трубой, который Алистер возвел всего два года назад, чтобы разместить паровые котлы и генератор. Дата, «1920 год», гордо красовалась на камне, вмурованном в стену. Пудинг даже представить себе было трудно, сколько мог стоить новый цех вместе с оборудованием. К тому же здание выглядело как бельмо на глазу. Но с другой стороны, оно принадлежало Алистеру, и с этим нельзя было не считаться. И потом, на фабрике трудились люди из всех окрестных деревень. Многие из них без этой работы обнищали бы, и их семьям пришлось бы нелегко. Без фабрики Слотерфорд не был бы Слотерфордом.