— Как же так, Юля? — хватает она меня за руку. — Ты знала, что с Матвеем беда и ничего не сделала? — взрывается Свирская. — Что же вы все натворили? — закрывает лицо руками, рыдая навзрыд. — Почему ты не сказала? Почему молчала, Юля?
— Доброе утро, — гремит голос маньяка, и я вижу перед собой его белоснежную спину. Он закрывает меня от Свирской.
— Романов Константин Николаевич, — представляется он.
— Романов? Господи, как я рада вас видеть, — Ирина Владимировна переключает свое внимание на него, забывая о моем существовании. — Меня не пускают к моему мальчику, сделайте что-нибудь, — умоляет она.
Романов разворачивается ко мне и смотрит прямо, сердито…
— Иди, присядь. Я подойду через пару минут, — кивает на свободное синее пластиковое кресло у самого выхода.
Нужно просто вызвать такси и уехать из этого ада, но я послушно иду, сама не понимая, почему снова ему повинуюсь.
— Сейчас начнется допрос, на котором я буду присутствовать. Вашего мальчика никто не тронет, а завтра вы сможете его забрать, — доносится до меня четко поставленный голос Романова.
— Только завтра? — возмущаемся Свирская. — Вы же — лучший адвокат из тех, кого мне рекомендовали, так сделайте, чтобы моего мальчика отпустили прямо сейчас! — вызывающе требует женщина.
— Ирина Владимировна, сейчас будут проводиться следственные мероприятия. И то, что я — лучший, как вам сообщили, не позволяет мне нарушить законодательство. Повлиять на процессуальные действия я не могу, но предотвратить ошибки и избежать последствия — в моей компетенции, — ровным, абсолютно невозмутимым тоном поясняет Романов. — Пока я буду доказывать, что ваш сын — не наркодилер… — Свирская с ужасом охает, — постарайтесь найти хорошую частную клинику по реабилитации наркозависимых.
Вижу, как снова глаза Ирины Владимировны наполняются океанами.
Ни одна в мире мать не заслуживает слышать фразу: «Найдите клинику для вашего сына-наркомана».
Боже…
Я никогда не видела ее такой беспомощной.
Всегда уверенная в себе железная Свирская, сейчас выглядит, как обессиленная старуха. Она молча проходит мимо, а я смотрю на мужчину, который тоже разглядывает меня. Проходится по своему пиджаку, по моим сваленным волосам, по опухшему лицу…
Никаких эмоций.
Кроме трех глубоких морщин…
— Мне нужно идти, — замолкает. Он меня остановил, чтобы сказать это? — Через дорогу стоит красная Мазда. В ней мой помощник Тимур. Он отвезет тебя домой.
Идиотизм в моей крови — порок врожденный.
Потому что я перехожу дорогу и сажусь в красную Мазду, вновь повинуясь.
20. Константин / Юля
Константин
— Может всё-таки я до шараги сгоняю? — спрашивает Тимур, разглядывая, как я подворачиваю рукава белой рубашки.
После долго продолжающейся непогоды на город резко опустилось тепло, изнуряя дичайшем испарением. Дышать нечем, но хотя бы подсушит дороги. Да и Марго наконец-то перестанет страдать и пилить меня за то, что притащил ее в столичные дожди, которые порядком достали ее в Питере.
— Я сам, Тимур. Хочу кое-что проверить, — поднимаю со стола первую попавшуюся бумагу и делаю вид, что внимательно изучаю ее.
Кайманов смеряет меня недоверчивым взглядом, пытаясь понять — в своем ли я уме или дуркую. Такой мелкосортной работой, как подготовка документации, сбор информации и характеристики подзащитного, всегда занимался мой помощник.
А сегодня в институт, где обучается малолетний наркушник, я собираюсь ехать сам, чтобы насобирать на него хотя бы крупицу положительной истории.
Вчера Тимур подготовил занятный отчёт по следаку, откуда я узнал, что три года назад его единственный сын сторчался и умер от передоза. Теперь мне мотив Носова предельно понятен, а также и то, что рассчитывать на личную договорённость со следствием больше не имеет смысла. Засадить ублюдка для майора — дело личного принципа. И он пойдет на все, чтобы ближайшие семь лет Свирский жрал баланду и чуфанил общим туалетом. Когда на допросе о том, у кого и где мой подзащитный приобрёл такое количество методона, Носов попытался применить незаконный прием, я тупо отвернулся и сделал вид, что мгновенно ослеп.
Потому что, сука, заслужил. Потому что сам хотел вправить ублюдку его сломанный нос. Особенно после того, как увидел Ее в сыром коридоре: продрогшую и испуганную.