Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

— Если буду повторяться — останавливай. Легкая форма склероза есть признак наступления старческого маразма. Мой начальник управления после первой рюмки уже третий год подряд рассказывает один и тот же анекдот…

УРОКИ

Уже вскоре после того, как Дмитрий Язов из кабинета начальника Главного управления кадров МО на Беговой перебрался на Арбат, произошло событие, о котором долго говорили в министерских и генштабовских кабинетах. Мой друг и сослуживец полковник Савчук сказал об этом туманно и загадочно:

— Не каждому офицеру ГШ выпадает счастье побывать в роли афганской борзой.

…На лестничных маршах в районе пятого этажа раздавались яростные крики и был слышен топот многочисленных ног. Оказалось, что группа генералов и полковников с охотничьим азартом загонщиков отлавливала нестриженого прапорщика, который попался на глаза Язову и смылся от него, когда тот грозно приказал: \

— Ко мне!

Какой-то генерал-майор приказал полковнику Савчуку тоже немедленно включиться в команду поисковиков, подробно описав приметы «патлатого» преступника.

Прапорщика так и не нашли. Руководивший группой захвата светловолосый генерал очень сокрушался по этому поводу — ему страшно не хотелось докладывать министру о провале операции…

* * *

После того как я представился своему новому начальнику в ГШ, мне показали рабочее место в крошечном и душном кабинете с единственным окном, выходящим на угол Арбатской площади и Знаменки. Потом мне нужно было выполнить обязательное священнодейство — стать на партучет в политотделе Генштаба.

В тот день у начальника политического отдела Генерального штаба, видимо, было хорошее настроение, потому как он лично пригласил меня на задушевную беседу. Такой чести удостаивался не каждый новобранец ГШ. Генерал с какой-то симпатичной мне жадностью выспрашивал о настроениях людей в войсках. Было что-то похожее на беседу Ленина с красноармейцем.

Начпо спросил у меня, чем войсковые люди недовольны больше всего. Я сказал о глупом приказе министра, предписывающем офицерам и прапорщикам даже в тридцатиградусную жару таскать рубашки с длинными рукавами и удушающими галстуками. Генерал сделал какие-то пометки в блокноте. Когда расставались, он сказал:

— За откровенность спасибо. Но будьте аккуратней в словах. Приказ по рубашкам подписан все-таки министром. А вы его назвали…

— Понял, товарищ генерал.

— Возможно, вы и правы. В этом здании нельзя говорить все, что думаешь. Но надо думать, что говоришь.

То были первые уроки Генштаба…

ВРЕМЯ

… В конце восьмидесятых и в начале девяностых годов рабочий день в Минобороны и Генштабе часто начинался с того, что генералы и полковники, адъютанты и порученцы начальников всех рангов с раннего утра с ошалелыми глазами носились по коридорам и кабинетам в поисках оригинала или копии очередной газетной статьи, бившей по армии и ее руководству.

Было такое поветрие: каждую критическую публикацию о Вооруженных Силах многие на Арбате воспринимали почти как личное оскорбление. Что-то похожее на панику раз за разом прокатывалось по сплоченным рядам генштабистов и вызывало яростное раздражение.

Уже не было дня, когда бы генералам и офицерам МО и ГШ не приходилось откладывать в сторону расчеты, графики, командировки, планы, доклады, исследования и заниматься «проверкой сигналов». Уверовавшая в исцеляющую силу гласности «демократически настроенная» пресса безбожно лупила по армии, смешивая правду и ложь, желчную и циничную предвзятость с объективностью.

Иные газеты напоминали мне голодных волков, которые после долгой и безуспешной охоты наконец-то забрались в неохраняемую овчарню.

Многие в МО и ГШ знали, что маршал Язов все чаще жаловался Горбачеву на этот беспредел, но Генсек лишь отшучивался и говорил, что критика очень горькое, но нужное лекарство. Так говаривал еще Ленин. Так утверждал и Брежнев.

Однажды после неоднократных просьб Дмитрия Язова встретиться с высшим командным составом армии Михаил Горбачев все же явился на проходящий в то время сбор военачальников. После своего выступления, начиненного уже ставшими банальными аргументами о трудностях переживаемого периода, о процессах перестройки и новом мышлении, о том, что он, президент, видит и понимает сложное положение Вооруженных Сил, Горбачев обратился к залу с просьбой задавать ему любые вопросы.

Зал на минуту затих.

Высшие и войсковые генералы в то время еще не привыкли без согласования с руководством МО и ГШ публично «ставить проблемы» перед президентом. А если и возникала ранее такая ситуация, то вопросы, как правило, задавались мягкие и в свойственной военным людям корректной форме.

Зал молчал. Возникла неловкая пауза.

И тогда Язов бросил в зал реплику, которая явно давала всем присутствующим понять, что бояться нечего — раз уж выпала такая возможность поговорить с самим президентом по душам, то надо ею сполна воспользоваться.