Потерянная долина

– Если так, – произнес Арман после минутного молчания, – я не стану больше колебаться и принимаю приглашение графа. Возможно, мне удастся изгладить неблагоприятные впечатления, которые он сохранил обо мне... О проектах, приведших меня в Розенталь, не может быть уже речи, – добавил он как бы про себя. – Предложение, приемлемое для другого, было бы оскорбительно для Филемона, отца Лизандра и опекуна Галатеи... Но пойдем! Как бы ни терзалось мое сердце при виде тех мест, где ждет меня столько болезненных воспоминаний, я не могу отказаться посетить несчастного старика.

Они снова пустились в путь. Вернейль обернулся к своему провожатому и задумчиво сказал:

– Я далек от мысли, Гильйом, выведывать тайны графа, хотя мое любопытство вполне объяснимо. Итак, если верность своему господину не запрещает вам сообщить мне о его характере и перипетиях его жизни несколько коротких подробностей...

– Причин, заставлявших меня прежде молчать, уже не существует, – ответил Гильйом. – Граф больше не боится за свои планы, от которых он отказался как для своего семейства, так и для себя, поэтому я могу рассказать вам о Потерянной Долине и ее обитателях все, что вы пожелаете, исключая только... – Гильйом не договорил.

– Исключая что? – спросил Арман.

– Некоторые вещи, которые не могут представлять для вас никакого интереса, – и Гильйом продолжал: – Между небольшим числом лиц, близких к графу де Рансею, есть такие, кто, руководствуясь поверхностным суждением, дошли до того, что обвинили моего господина в глупости. На самом деле это человек гордый, отважный, с пылким воображением. Юность его прошла в Париже и пришлась на время, когда в обществе царил хаос философских идей и теорий. До страсти желая стряхнуть предрассудки и заблуждения старого общества, он изучал трактаты модных тогда мыслителей. Соглашаясь поочередно то с одними, то с другими, граф отвергал их идеи. Заинтересовавшись на минуту какой-нибудь блестящей теорией, автор которой обольщал его волшебством своего стиля или слова, он снова впадал в сомнения, открывая, как мало эти хитросплетения системы применимы к обществу.

В этот период своей жизни он сделался мрачным мизантропом; немало содействовали этому и личные обстоятельства. Жена графа, которую он любил до обожания, умерла во цвете лет, оставив ему двух детей. Ее родственники затеяли с ним тяжбу из-за каких-то пустых формальностей брачного контракта. Граф выиграл процесс, но сплетни и неприятности, причиненные ему этим делом, еще сильнее ожесточили его. Он замкнулся и покинул свет. Короче говоря, лет за десять или двенадцать до революции граф де Рансей был недалек от самоубийства.

И тут в душе его произошла счастливая перемена. Жан-Жак Руссо развил в своих творениях ту великую мысль, хотя и оспариваемую, что зло было произведением человека, а добро – делом Божьим, что человек страдает единственно от того, что совратился с пути, начертанного творцом; сблизившись с природой, он найдет свое спасение. Граф де Рансей пробудился от своего оцепенения, пристрастившись к этому натурализму, обещавшему человечеству новый золотой век. Он искренне разделял увлечение пастушеской поэзией, овладевшее тогда обществом, начиная от несчастной Марии-Антуанетты и кончая каким-нибудь бедным дворянином в провинции. Тогда только и грезили кроткими нравами и мирной уединенной жизнью в деревне, вдали от света. Грациозный Флориан дал замысловатую форму этим обольстительным химерам. Многие плакали над несчастьями его пастушек, удивляясь постоянству его пастушков, вздыхали по сельскому счастью, картины которого он так хорошо умел рисовать. Книги Жан-Жака Руссо и Флориана сделались любимым чтением графа.

Легкомысленная поэзия и смелый философизм сочетались в нем и дополняли друг друга. Но между тем как столько людей во Франции, восторгались пастушеской жизнью, не покидая своих салонов, и стерегли барашков только в мадригалах и идиллиях, граф, всегда впадавший в крайности, всерьез думал осуществить обольстительные утопии философа и поэта, мечтал создать маленькую Аркадию по образцу той, о которой книги рассказывали ему чудеса.

Вернейль не мог скрыть своего удивления, слушая Гильйома. Ему казалось странным, что этот человек, на которого он смотрел как на простого слугу, рассказывая о жизни графа де Рансея, так хорошо разбирался в философии, сумел дать точную характеристику среде, под влиянием которой оказался его родственник. Гильйом словно угадал его мысли.