Потерянная долина

— Я думал, что мсье догадался. Мы идем в Потерянную Долину.

— К Филемону?

— К графу де Рансею.

— Как?! Граф Рансей?..

Гильйом таинственно улыбнулся.

— Теперь я могу сказать то, что мне запрещено было открывать вам при свидетелях… Тот, кого вы знаете под именем Филемона, ваш родственник граф де Рансей.

Арман побледнел.

— В самом деле? — произнес он с изумлением. — Зачем же от меня скрывали эту тайну? Для чего мой родственник хранил ее от меня, которого он в детстве осыпал своими благодеяниями?

— Вспомните, — сказал Гильйом. — При каких обстоятельствах вы попали в Потерянную Долину… Только когда вы произнесли свою фамилию, я решил спасти вас, приведя в убежище Филемона. Не скрою, я получил за это выговор. Ваш родственник любил вас, но он знал ваше легкомыслие и опасался, чтобы вы не внесли смуту в его семью. Так как он воспитывал своих детей в скромности, они были далеки от общества и не знали свет. Увы, его страхи оправдались. С вашим появлением в Потерянной Долине, явившимся сигналом ужасных бедствий, надежды графа были разрушены.

— Это правда, правда! Боже мой! Так несчастный Лизандр, у которого я принял последний вздох, был…

— Вашим двоюродным братом, мсье, и если бы вы подошли поближе к тону мраморному памятнику на розентальском кладбище, то могли бы прочитать эпитафию: «Здесь покоится Шарль-Антуан, виконт де Рансей».

— А… несчастная девушка, — пролепетал Арман с усилием, — прекрасная Галатея?

— Была воспитанницей графа, — ответил Гильйом.

Сделав несколько шагов, Вернейль остановился.

— Я не пойду дальше, — решительно заявил он. — У меня не хватит мужества выдержать упреки несчастного отца… Идите к нему, Гильйом, и скажите, что проникнутый сознанием своей вины, я понял, как тяжело было бы графу мое присутствие… Я вернусь в Розенталь и немедленно уеду во Францию.

— Что вы, сударь? А дело, для которого вы приехали по приказанию императора?

— Как? В Потерянной Долине знают и об этом обстоятельстве?

— У графа во Франции исправные агенты, — ответил Гильйом с некоторым смущением. — Кроме того, сам он недавно приехал из Парижа и мог слышать…

— И тем не менее никакая личная выгода, даже воля самого могущественного на свете государя не заставят меня решиться на поступок, который был бы почти оскорблением для моего родственника… Нет, — продолжал Арман, — я не пойду в Потерянную Долину, некогда столь мирную, куда я внес траур. Я боюсь, как бы утесы не обрушились на мою голову.

— Сударь, — сказал Гильйом, — вы преувеличиваете свои проступки или, по крайней мере, ошибаетесь насчет расположения к себе графа. Если бы господин мой действительно гневался на вас, как вы предполагаете, то неужели он предложил бы вам радушное гостеприимство в своем доме?

— Вы правы, Гильйом, однако в глубине сердца граф де Рансей наверное упрекает меня за смерть своего старшего сына.

— Он не может быть так несправедлив, потому что знает, что несчастный молодой человек сам шел навстречу своей судьбе. Не вы дали Лизандру эти роковые познания, воспламенившие его воображение, не вы прорубили в скалах тропинку, через которую он вышел… Граф много размышлял об этих печальных обстоятельствах и заключил, что и без вас его сын рано или поздно нашел бы свою погибель. Кроме того, известны подробности страшного сражения, происходившего здесь, известно, как вы вынесли с поля боя бедного Лизандра, смертельно раненного. Последняя рука, заботившаяся о нем, была ваша, последняя слеза, пролитая над ним, упала из ваших глаз.

Говоря это, Гильйом и сам казался очень сильно взволнованным.

— Я исполнил только свой долг, — мрачно ответил Вернейль. — Я отплатил Лизандру преданностью за преданность… Если бы я мог отдать свою жизнь в обмен на его, то освободился бы от тяжкого бремени. Но если графу известно, что не в моей воле было воспротивиться непокорности его сына, вина моя перед Галатеей должна казаться ему совершенно не извинительной.

— Действительно, ваше поведение было жестоко и гнусно. Обмануть невинное создание. Дурно, очень дурно! Между тем, если учесть, что вы покинули ее не по своей воле, что все ваши предложения были отвергнуты и что наконец излишняя строгость графа довела бедняжку до ужасных крайностей…

Вернейль взял управителя за обе руки и пожал их восторженно.

— Гильйом, — сказал он, — вы достойный человек и гораздо снисходительнее ко мне, чем моя собственная совесть… Если бы я мог думать, что Филемон, то есть я хочу сказать мой родственник граф де Рансей, судил меня так же!

— Как я уже имел честь уверять вас, чувства графа именно таковы. Несмотря на свой мрачный и часто капризный нрав, он полон доброты и, если сказать по правде, я подозреваю, что он сам себя считает причиной несчастий двух бедных детей, удалив их от света и лишив преимуществ, принадлежавших им по праву рождения.