Потерянная, обретенная

Мне говорили, что это был несчастный случай, но я не верила. Не верила, когда раздался телефонный звонок, и потом, когда стояла, окаменев и прижав к уху трубку, пока не подошел Жозеф и не взял ее у меня. А в ушах все еще звенел голос Рене. Я не верила, когда меня везли в Довилль по ночной дороге, сыпал мелкий дождик, свет фонарей казался размытым. Не верила, когда увидела Рене с бледным виноватым лицом, – точно она, в самом деле, могла быть в чем-то виновата! Ее живот уже был очень заметен. Я не верила, когда убеждала в приемной коронера, что вполне могу увидеть своего утонувшего жениха, поскольку я доктор, мне не привыкать. И все же я не ожидала того, что мне пришлось увидеть, была не готова к зрелищу распухшего тела, неестественно бледного, обнаженного… Не была готова увидеть его глаза с мокрыми, слипшимися ресницами, которые целовала на рассвете…

В полиции сказали, что он утонул во время ночного купания. Вышел прогуляться перед сном и не вернулся. Утром прислуга в отеле забеспокоилась, а когда он не появился и вечером, заявила в полицию. На берегу, на пляже, нашли одежду Александра, но не всю. Видимо, пиджак уже позаимствовал какой-то бродяга. На третий день тело прибил к берегу шторм. Следов насильственной смерти на нем не обнаружили.

– Вероятно, он слишком далеко заплыл. Мы не оповещали вас, надеялись, что он все еще жив и вот-вот объявится, – сказал мне муж Рене. Я пожала ему руку. Я-то знала, что Александр не мог далеко заплыть. Он был совершенно неспортивен. И было довольно прохладно. Лето кончилось. И ему вообще не нравилась идея ночных купаний.

– Можно перепутать, в какой стороне берег, – как-то очень серьезно добавил муж Рене.

Вдруг с ним случилось именно это? Вдруг он перепутал, в какой стороне берег, и поплыл дальше, дальше, к горизонту, в голубую бездну, из которой нет шансов вернуться живым? О чем он думал в ту минуту, когда последняя судорога сжимала его грудь, когда угасало сознание? Не обо мне ли? А я сама – я-то плыву в правильную сторону? Или мой берег все удаляется?

Я полагала, что это могло быть самоубийство. Но Александр был истово верующим человеком. Он не мог наложить на себя руки.

Это могло быть убийство. Он вышел пройтись перед сном, выкурить папиросу на свежем воздухе. К нему подошли какие-то бродяги, потребовали денег. Он мог вступить в драку. И тогда его просто выбросили через парапет в море. А пиджак с бумажником забрали.

Но если речь идет о самоубийстве или убийстве, то в этом есть и моя вина. Если бы я была рядом с ним, там, где мне и полагалось, я бы его уберегла. Не пустила бы гулять ночью, спасла.

Полиция забрала кое-какие документы, и через некоторое время мне намекнули, что Александр мог быть связан с некоторой организацией, осуществлявшей шпионаж на территории государства, когда-то называвшегося Россией. Тогда дело становилось ясным, совершенно ясным: убийство по политическим мотивам. Я не могла бы ничего исправить, ничему помочь. Но я все равно продолжала чувствовать вину. Она сжигала меня изнутри. Я проклинала себя за то, что судьба подарила мне любящего человека, чистого, честного, хорошего, а я не смогла оценить этого подарка, растратила его, проиграла.

И моя боль еще обострилась, когда я узнала, что он оставил завещание. «Моей невесте, мадемуазель Катрин Бонёр». Почти все его состояние отходило мне, кроме небольших сумм, завещанных нескольким землякам.

Все это время мать поддерживала меня.

По телефону.

О да, она звонила по нескольку раз на дню. Была очень нежна, все время спрашивала, не надо ли мне чего.

– Надо! Надо! – стоило завопить в трубку так, чтобы она отпрянула. – Мне надо, чтобы ты была рядом! Как я была рядом с тобой, когда на тебя обрушилась беда! По первой просьбе, по первому твоему слову. Почему ты не здесь, мама? Что держит тебя в Париже? Или так долог путь в Довилль?

Рядом со мной была Рене. Она всегда была рядом – моя единственная подруга. Она поддерживала меня, как могла, устроила похороны, вызвонила откуда-то православного священника. Он был совсем молодой, видимо, из вчерашних семинаристов, и служил очень старательно и долго, а потом сказал мне:

– Утешьтесь, мне больно смотреть на вас…

Сколько щемящей искренности было в этих простых словах!

Потом мы с Рене долго сидели, обнявшись, в том самом зале, где я встретила Александра, а Рене справляла свою свадьбу.

– Ты кого хочешь, мальчика или девочку? – спрашивала я, а Рене ничего не отвечала и только обнимала меня.

Нужно было решить, что делать с отелем. Мне предлагали его продать, но я отчего-то полагала, что это будет нехорошо по отношению к памяти Александра. Я попросила мужа Рене присматривать за делами, и он согласился. Трудно вообразить, что бы я делала без этих людей – ведь я была одна на свете!