Потерянная принцесса

Иначе не стал бы усиливать свое воинство этими десятками. Потому что на самом деле – ослабил. Тридцать девять их было перед битвой, осталось двадцать семь – просто позор столь малые потери понести в таком бою, который, в общем-то, должен был стать смертельным, никто ведь не рассчитывал на появление Эртургула с орденскими братьями в подмогу…

Не прирожденные воины они, те, кто готов возвращаться в христианские земли. Ну, и оружие с конями у них, разумеется, было поплоше, чем у джигитов. Это как раз правильно: чего ради правитель должен их снабжать лучшим – из своих-то запасов!

Однако в бой все же вступили, не попытались уйти, спасая себя. Впрочем, уходить-то некуда было.

«Тебя-то он как раз примет, – ответил Эртургул. – Это ваш отряд он к нам в город вводить остерегался. Мало ли…»

И это понятно тоже. Соправитель думает о своем будущем, а отец видит это будущее несколько иначе. При этом хотя старый бейлербей и назначил сына соправителем, в ключевых решениях он оставляет за собой главное слово – может Осману приказать, и этот приказ будет выполнен, но… Но старик воистину думает о будущем. Потому такими приказами постарается не злоупотреблять.

«Да зачем я тебе нужен?» – удивился Лютгер.

«Ты мне, вы нам… Да и мы вам нужны. Оставайся».

«Мы вам». Ну да, брат Анно как-то обмолвился, что надо уже присматривать новые земли: в Акре не удержаться. Это, конечно, было сказано лишь для орденской верхушки, однако не так уж много в Ордене братьев-рыцарей, чтобы такие мысли долго оставались в тайне.

Однако если и придется уходить – то не под крыло к магометанскому владыке же! Который вдобавок отнюдь не полновластный султан. А впрочем, хоть бы и так…

«Усыновить ты меня, что ли, хочешь, бейлербей? – Лютгер не сдержал улыбку. – Только имей в виду: я орденский брат и приносил все обеты. Потомков династии от меня не жди».

«Осман – мой сын! – взгляд и лицо Эртургула отвердевает, как мог бы отвердеть голос. – Он будет править после меня. И он будет хорошим правителем. Он и сейчас уже неплох, несмотря на молодость».

Рыцарь безмолвно прижал ладонь к сердцу, принося извинения. Улыбку на сей раз скрыть удалось. «Молодой» Осман годился ему в отцы.

– Но, знаешь, он по сей день таким, как эти твои, – бейлербей вдруг заговорил вслух, хотя и негромко; фразу насчет «этих твоих» он сопроводил волнообразным движением руки, указывая куда-то наружу, – и Лютгер понял: речь идет о христианах, которых ему предстоит вести, – говорит «сиррах!» [34].

– А сам ты считаешь, что к ним надо обращаться иначе? – тоже вслух уточнил Лютгер.

– Если мы все пребудем теми же, кем есть сейчас, то пусть все остается по-прежнему, – пожал плечами старик. – Но пришло время меняться. И от нас зависит, в какую сторону измениться. Редко выпадает такая возможность людям, почти никогда – народам… Оставайся, друг мой альп. И пусть эти двадцать семь тоже останутся. Твой магистр, уверен, одобрит такой выбор. А когда он сам пришлет сюда, по проторенному тобой пути, своих людей, когда мы вместе построим крепости и разместим в них совместные гарнизоны против общего врага… это уже, наверно, в пору единоличного правления Османа случится… Тогда и вовсе не возникнет нужды кому-то уходить. А славных воителей будут называть «альп» – без оглядки на род или веру.

«Еще лет двадцать бы вот так продержаться. Чтобы вы с Османом мне были на этом пути опорой. А потом уже ты будешь опорой ему», – Эртургул вернулся к их прежней, почти беззвучной речи.

«Двадцать лет?» – Лютгер покачал головой.

«Ладно, пятнадцать, – усмехнулся старик. – Я не жаден. Мне для себя вообще ничего не надо. Но вот тот новый мир, который нужно взрастить, как ребенка от младенчества до отрочества… (Он показал рукой рост – Лютгеру где-то по плечо. Немного подумав, поднял ладонь выше, до уровня уха.) Чтобы он вырос совсем иным, не таким, как все окрест и те, кто были до него…»

Рыцарь смотрел на него со все возрастающим изумлением. Пятнадцать лет – тоже срок великанский: добрая половина его собственной жизни. Кто же на столько лет вперед загадывает!