Потерянная Россия

Происходя из известной купеческой московской семьи, внук крепостного, европейски образованный, Гучков был чужд всем традициям русской интеллигенции. Более того, он в 1905–1906 годах появился на политической арене решительным противником «освободительного движения», врагом воинствующей русской интеллигенции, настоящим контрреволюционером. Он создал «Союз 17 октября», партию буржуазной реакции. Боролся с лозунгами автономии Польши, как с первым шагом к разложению России; приветствовал беспощадное усмирение московского Декабрьского восстания 1905 года; одобрял введенные Столыпиным военно — полевые суды; санкционировал разгон 1–й Государственной думы и участвовал, скорее, подсказал государственный переворот 3 июня 1907 года.

Гучков сначала выступал и в 3–й Государственной думе как лидер реакционного большинства и вел там отчаянную борьбу с кадетской оппозицией, опираясь на Столыпина и в то же время его поддерживая.

Казалось бы, что общего могло быть между Гучковым и русской революцией? Как мог попасть он, этот недавний «душитель свободы», в стан ее борцов? По его собственным словам, он сделался революционером, «убедившись, что старая власть ведет в пропасть Россию». Он стал революционером в октябре 1915 года, но еще в 3–й Государственной думе весь ужас, творившийся в армии Сухомлиновым, Мясоедовым [274]и Ко, раскрылся перед ним и сделал ясным для него все гибельное значение для обороны страны участие в управлении армией великих князей.

Тогда еще, в 1911–1912 годах, он неоднократно и весьма резко выступал против всяких безответственных влияний в армии, разоблачал сухомлиновскую шайку и сделался при дворе, несмотря на все свои «заслуги» по контрреволюции, лицом, ненавистным царице, «младотурком», в высшей степени подозрительным царю. Гучков тоже больше царю не верил.

Я представляю себе, что пережили они оба, когда 1 марта 1917 года Гучков приехал в Псков добиваться отречения Николая И, до его приезда уже подписанного, и имел там с ним свое последнее трагическое свидание.

Еще с Русско — японской войны, в которой он участвовал как главный уполномоченный Красного Креста, у Гучкова заводятся прочные связи в армии и он считается в «штатском» политическом мире самым влиятельным, популярным человеком на верхах армии.

Без предвзятых теорий, без интеллигентских, воспринятых с ранних лет, предрассудков, без всякой оппозиционной или революционной школы, а ощупью, шаг за шагом, подгоняемый жизнью, прошел в 10 лет Гучков весь путь от борьбы с русским освободительным движением до полного слияния с ним во имя борьбы с общим врагом. Конечно, меньше, чем кто-либо, Гучков хотел тойреволюции, которая разразилась 27 февраля, да и вообще он был скорее заговорщиком, чем революционером. По природе своей скептик, он не верил и не мог верить в «народ» так, как верил в него всякий русский интеллигент. Он не чувствовал «толпы». Наоборот, он презирал, мне кажется, ее. Он был бы незаменим в том дворцовом перевороте, который готовился в зиму 1916 года и все несчастно откладывался. Во всяком случае, в Гучкове было большое чутье жизни, большая политическая интуиция и способность предвидеть. Недаром же он стал революционером в то время, когда не только политические партийные друзья Гучкова, но и большинство кадетов и прогрессистов от одного слова «революция» приходили в священный ужас. А Гучков с его жилкой практического политика еще в 1914 году понял, что при самодержавии война, наверное, кончится разгромом России и что нужно «рисковать» и спасать. И во Временном правительстве его суждения всегда были практичны и жизненны. Он быстро схватывал обстановку и никогда не жертвовал человеком для субботы.

Гучков был настоящий, большой государственный человек, но судьба его была трагична, и он не дал России того, что мог и должен был дать. Демократическая же Россия, Россия революционная слишком больно и хорошо помнила его как Савла и совсем не знала его как Павла. А кто и знал, тот все-таки не доверял.