Потерянная Россия

8 июля повторно был объявлен мой майский приказ о беспощадном применении вооруженной силы против неповинующихся на фронте. Я напоминаю командующим и комиссарам о постановлении Временного правительства от 6 июля, которое объявляет всех ведущих противоправительственную или противовоенную агитацию в войсках государственными изменниками. В это же время мною посылается в Ставку телеграмма с требованием «начальников, которые будут проявлять слабость перед применением оружия, смещать и предавать суду».

Накануне 7 июля в Петербурге производится арест делегации Центрального комитета Балтийского флота, явившейся на помощь большевикам «арестовать министра юстиции Переверзева и помощника морского министра Дудырева». В отмену принятого при своем образовании в первые дни революции на себя обязательства не разоружать и не выводить из Петербурга воинских частей, принимавших участие в революционном движении, в отмену этого развращавшего с. — петербургский гарнизон постановления, Временное правительство впредь предоставляет военным властям право расформировывать и отправлять на фронт запасные полки Петербургского гарнизона. 8–го же июля издается приказ о воспрещении распространения большевистских газет в армии. 12 июля Временное правительство единогласно восстанавливает смертную казнь на фронте и устанавливает там особые скорые военно — революционные суды. В эти же дни Временное правительство восстанавливает военную цензуру, предоставляет министру внутренних дел, по соглашению с военным министром, право 1) закрывать и приостанавливать газеты и прочие повременные издания; 2) закрывать всякие съезды и собрания; 3) производить внесудебные аресты; 4) высылать в административном порядке отдельных лиц за границу и т. д. и т. д.

Конечно, все эти меры, усиливающие власть, встречались не везде и не всегда сочувственно. Даже у многих далеко не левых политических деятелей усиление административной власти революционного правительства вызывало неприятные воспоминания о политическом произволе старой власти. В особенности насторожено было общественное мнение против воздействия на печать.

Закрытие и запрещение большевистских газет, в особенности на фронте, встречалось, конечно, общим сочувствием. Но когда дело дошло до необходимости приостановить две большие столичные газеты — одну крайнюю левую, газету Горького «Новую жизнь» [39], другую крайнюю правую, «Новое время» [40], — то во всех без различия политического направления литературных кругах против этого протестовали; говорили: Керенский хочет для печати восстановить времена Плеве [41]. Право же внесудебных арестов (административных) было даже одним из поводов спора между Временным правительством и представителями конституционно — демократической партии во время нового большого правительственного кризиса, открывшегося после большевистского восстания [42].

Верные доктрине правового государства либеральные законоведы решительно протестовали против «узаконенного правительством произвола». Правда, эта же партия требовала от того же правительства чрезвычайного произвола, т. е. самой широкой административной борьбы с большевизмом. Но эта некоторая логическая непоследовательность объяснялась отчасти тем, что административная высылка за границу, да и внесудебные аресты тогда, в июле месяце, грозили главным образом не революционерам слева, а поднимавшим все смелее голову оппозиционерам справа, т. е. сторонникам развивавшегося движения в пользу военной диктатуры [43].

Я только что упомянул о новом правительственном кризисе, который в наследие от большевистского восстания достался Временному правительству. Этот кризис начался выходом трех министров к. — д. из Временного правительства. Поводом ухода было несогласие с большинством правительства в украинском вопросе. Уход состоялся как раз накануне начала большевистского бунта. Этот частичный министерский кризис был большевистским восстанием или, скорее, его отражением в политическом сознании России превращен в кризис всего правительства. Он еще осложнился личным вопросом князя Львова.

Для его мягкой манеры управлять настали времена слишком трудные. Необходимо было больше резкости в обращении с людьми, больше внешнего нажима в манере управления. Впрочем, мне очень трудно говорить объективно о причинах ухода князя Львова, во — первых, потому, что его место пришлось занять мне, а во- вторых, потому, что мое личное отношение к этому замечательному, ныне покойному, человеку не дает мне возможности видеть в его деятельности те слабые стороны, которые, конечно, и у него были, как у каждого из нас.

7 июля, на другой день после моего возвращения с фронта, 1 князь Львов вышел из состава Временного правительства. В том же заседании правительства, в котором была принята отставка князя, было подписано постановление о моем назначении на его 1 место, с оставлением меня в должности военного и морского министра.

Только после ухода князя начал развиваться по существу новый правительственный кризис. Разрешать его пришлось уже мне.