Потерянное семя

– Не надо меня провожать завтра. Я сам, Оня, будь счастлива, – тихо, покорный судьбе, сказал он, полный таинственной задумчивости, к какой раньше он вообще был не склонен. – Возьми, – он положил ей на ладонь крупную купюру, ещё раз поцеловал, и быстро пошагал, удаляясь от неё, в гостиницу по освещённой фонарями заснеженной улице, и сам обсыпанный, будто снежным лебяжьим пухом…

Рано утром Маркунин покинул Затон. К обеду уже в Омске сел на поезд. На этот раз в стуке колёс ему слышалась одна и та же фраза: «Так-так тебе и надо, так-так тебе и надо». На вокзале он раздобыл бутылку водки и пил потихоньку, курил одну сигарету за другой. Он не ощущал текших по щекам слёз, казалось, везде текла вода: по стеклу, по стенам купе, по полу, куда бы ни глянул – везде вода, вода…

Маркунин достал из сумки зачехлённое ружьё, быстро собрал, как если бы предстояло отражать напавшего врага, и наставил ствол прямо в сердце. Но тут он представил, как мать узнает о его смерти и её хватит удар, отчего ему сделалось дурно. Рассудочность всегда брала верх над эмоциями. В купе никого из пассажиров не было. Маркунин опустил окно и сразу отчаянно ворвался в купе сухой морозный ветер, он высунул ствол и нажал на курок раз за разом. Выстрелы почти были не слышны, слившиеся с надсадным навязчивым стуком стальных колёс: «Так-так тебе и надо, так-так тебе и надо». Он поднял стекло и спрятал ружьё, вспомнив, что дома ещё ждали его молодые шакалы…

За длинную дорогу домой у Маркунина возникало непреодолимое чувство, будто он оставил частичку себя у всех этих женщин, от которых были его дети. Причём вовсе не одну частицу, а сколько было их, и к ним из его души тянулись невидимые нити, связавшие его навеки. Это было мучительное ощущение и тем мучительней, что все его отвергли, за исключением одной опустившейся до алкоголизма женщины, у которой в силу этого было бессмысленно оставаться. Но даже если можно, он бы убивался по другим, хотя все эти годы, пока не видел детей воочию, он вполне оставался спокойным, продолжая сходиться с женщинами на короткий миг без угрызений совести. И пока это продолжалось, ни о чём не задумывался, а стоило растерять былую силу, как почувствовал ускользающую в пустоту жизнь, так и заскучал о прошлом. И срок подошёл как бы подвести итог всему тому, что натворил в молодости. Итог этот, в конечном счёте, ошеломил его. Собственно, тогда он оправдывал себя тем, что он вовсе не уговаривал их рожать, что они просто сами хотели иметь детей всё равно от какого мужчины. Хотя на самом деле всё оказалось намного сложней, что ему и открылось после встреч с ними. Кто-то действительно его сильно любил, и надеялись на взаимность с его стороны, а он со всеми обошёлся подло. И романтика тут вовсе ни при чём, отныне ему казалось, что ею он только прикрывал свои проступки, свои ошибки, свою бесшабашность и сущность гуляки, желавшего жить так, как ему тогда хотелось, то есть легко, беспечно, ни о ком конкретно, кроме дела, не заботясь. Просто тогда всевластно он был увлечён работой, любил природу, посиделки у костра с гитарой, девушек и снова работа без своего дома и семьи. И всё это улетучилось, как дым, а дети остались и выросли без него. Он подумал о Марине, к которой хотел бы съездить, но адреса не знал; впрочем, она где-то записывала для него на всякий случай, что он сейчас ясно вспомнил, как сунула на прощанье записку. Но теперь разве можно вспомнить: куда он дел её? Или ему просто казалось, что она записывала.

Маркунин сидел в вагоне-ресторане, пил пиво; к нему подсаживались какие-то сомнительные типы, пытаясь разговорить его, надеясь, что он едет с заработков с большими деньгами. Однако Маркунин нарочно не вступал в навязываемое ему общение, одолеваемый к тому же своими мыслями. Впрочем, за дни своих скитаний ему встречалось много людей, желавших от него что-то поиметь; но он ясно давал всем понять, что они принимают его не за того. Верили они или не верили, однако вскоре отставали; наверное, его донельзя хмурый, нелюдимый взгляд их охлаждал, о чём он особенно не задумывался…

Глава 7

На вокзале своего города N. Маркунин почувствовал беспокойство, причину которого он не мог пока объяснить себе. Здесь по-прежнему снега не было, даже стояла слякоть, говорившая о прошедших недавно дождях. Ему казалось, что и душа его в слякоти. А за ним тянется невидимый шлейф прошлой жизни, от которой ему отныне никогда не избавиться, чего, собственно, ещё никому не удавалось, просто надо жить и прочно забыть обо всём…

Маркунин сел в такси и поехал домой в посёлок Раздольный, где его ждало пренеприятное известие. Но этого он ещё не знал. Машина быстро миновала дамбу. Плавно поднялась по гладкому асфальту. В это время небо прояснилось и в голубую прогалину ярко ударило солнце. У Маркунина на душе тотчас повеселело, хотя камень с души не снялся; он ещё сильней кажется давил его своей неподъёмной тяжестью…