Потерянное сердце

Врач не будет стоять рядом и ждать моих вопросов, но, честно говоря, сейчас я даже не знаю что спросить. Только понимаю, что должен снова ждать. Достаю телефон, чтобы сообщить Хантеру, что происходит, и поскольку Тори едет сюда, скажу, что он может взять мой грузовик и уехать, если ему надо. Уроки скоро закончатся, и я знаю, что он хотел бы забрать Олив и Лану.

Как раз когда я заканчиваю набирать сообщение Хантеру, слышу голос:

— Проходите, он там.

Занавеска распахивается и входит Тори в бейсбольной кепке и с мокрыми зачесанными назад волосами.

— Доктор уже приходил? — спрашивает она.

— Да, это ушная инфекция, но они хотят сделать еще анализы, чтобы убедиться, поэтому мы ждем здесь.

— Слава Богу, — говорит она, оглядывая комнату. — Здесь только один стул? Что, если придут двое?

Я встаю с Гэвином на руках и предлагаю ей свое место, которое она быстро занимает. Хочу отдать ей Гэвина, полагая, что она захочет взять его.

— О, мои ногти еще не совсем высохли. Я сделала их два часа назад и...

— Ладно, — говорю я, прерывая ее. — Почему ты не ответила на мой вопрос по телефону?

— Какой вопрос? — Она прекрасно знает, о чем я спросил ее.

— Я спросил тебя, когда ты начала ненавидеть меня. — Она долго смотрит на меня, не отвечая. — Ты совсем не похожа на того человека, которого я знал раньше. Это не ты. Волосы, ногти, встречи каждый день. Ты совсем другая, я никогда не встречал человека, который мог так сильно измениться за одну ночь.

Тори выглядит ошеломленной и шокированной, услышав все это, вероятно, потому, что я впервые поднял этот вопрос. Сегодня у нас многое впервые.

— Я... я не знаю, что ответить, — говорит она, заправляя прядь волос за ухо.

— Тебе не нужно отвечать, Ти. Это просто мои выводы, личные и субъективные.

— Но... Ты прав, — говорит она, вставая со стула.

Ее взгляд застывает на линолеуме, а руки, сложенные на груди, сжимаются крепче — кажется, будто она защищает себя от какого-то вреда или боли, я думаю, защищается от моих слов. Наверное, я не должен чувствовать облегчение, узнав, что оказался прав. Или что я не сумасшедший, считая странным то, насколько быстро человек может измениться.

— Я точно не знаю, кто я, ЭйДжей.

Как человек может не знать кто он? Знаю, что людям иногда нужно найти себя или свой жизненный путь, но не уверен, что встречал человека, не знавшего самого себя.

— Теперь я не знаю, что сказать, — говорю я ей.

Я чувствую тяжесть в груди, мысли путаются. Смотрю на Гэвина и чувствую, как его маленькое тело начинает сильнее излучать жар.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Он горит.

Тори подходит ко мне и кладет пальцы на лоб Гэвина.

— Он горячий, он никогда не болел раньше, — говорит она, заявляя очевидное.

— Тори, что происходит?

Она смотрит на меня, ее большие карие глаза мерцают в свете больничных ламп.

Невинность и доброта, что я вижу в ее взгляде, напоминают, почему я влюбился в нее. Она смотрит так, будто все ее поражает и изумляет, но, когда она грустит или болеет, такое ощущение, что ее глаза выражают каждую унцию боли, которую испытывает ее тело.

Я могу смотреть на нее и знать, что она чувствует. Именно поэтому я в замешательстве. Смотрю ей в глаза и понятия не имею, что происходит в ее голове. Словно случилось что-то кардинально меняющее жизнь, но Тори не хочет мне рассказывать.

— Я не рождена быть матерью.

Хотя я слышал эти слова раньше, на этот раз они звучат как удар. На этот раз она уже мать. На этот раз нет вариантов, чтобы выбрать.

— И я не рожден быть чьим-то папой, но так уже вышло, — говорю я, глядя на Гэвина. — О, черт, ему нужна бутылочка.

Достаю бутылку с приготовленной смесью из сумки.

— У тебя все под контролем папочка, да?

— Он зависит от нас. Это наша работа, — говорю я, озадаченный ее простым утверждением.

Не трудно заботиться о чем-то или о ком-то, если любить его больше всего на свете.

— Хорошо, вы готовы? — спрашивает вошедшая медсестра, держа в руках кучу ужасных медицинских принадлежностей.

Мне больно только от мысли, что она будет брать кровь у Гэвина. Он такой маленький, и игла кажется такой большой. Однако, замечаю, что для ребенка она будет использовать не такую иглу, как для взрослых.

— Не могли бы вы положить Гэвина на стол? Мне нужно, чтобы один из вас удерживал его.

Тори отходит от стула. Думаю, это потому, что он рядом со смотровым столиком, и она не хочет держать Гэвина.

Это неудивительно, если вспомнить все, что происходило в последний час, но, честно говоря, я тоже не хочу быть тем, на кого смотрит Гэвин, когда в него втыкают иглу. Сделав несколько шагов к столу с Гэвином, я кладу его и держу, пытаясь развлечь смешными рожицами, чтобы он отвлекся.

Закрываю глаза, когда медсестра берет кровь, и тут он начинает кричать — я никогда прежде не слышал таких криков, будто кто-то вырывает его маленькое сердце. Это убивает меня. Надеюсь, что все быстро закончится, но, похоже, это будет длиться целую вечность.

Наконец, слышу шаги медсестры, и крики Гэвина немного успокаиваются. Когда я открываю глаза, вижу, как Тори смотрит на нас с ужасом в глазах.