Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

Вдохновленный примером Гизо, создателя единой системы образования во Франции, и Шлегеля, апологета этнической природы нации, Уваров решил сформулировать принципы народного просвещения в России. Он искал формулу, по которой лучшие достижения европейской традиции могли бы ассимилироваться к пользе народа. В докладе царю министр вопрошал: “Как учредить у нас народное воспитание, соответствующее нашему порядку вещей и не чуждое европейского духа? По какому правилу следует действовать в отношении к европейскому просвещению, к европейским идеям, без коих мы не можем уже обойтись, но которые без искусного обуздания их грозят нам неминуемой гибелью?”¹⁷ И сам же отвечал: “Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой палладиум)”¹⁸. Согласно Уварову, ими были православная вера, самодержавное правление и народность.

“Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должны погибнуть”¹⁹, – писал граф. Это казалось ему очевидной и неопровержимой истиной. Куда сложнее он строил оборону самодержавия – начала, подвергнутого критике не только за границей, но и в России, особенно в свете идей Александра I о конституционной монархии. “Самодержавие представляет главное условие политического существования России в настоящем ее виде. Пусть мечтатели обманывают себя самих и видят в туманных выражениях какой-то порядок вещей, соответствующий их теориям, их предрассудкам; можно их уверить, что они не знают России, не знают ее положения, ее нужд, ее желаний”²⁰. Министр утверждал, что попытки ограничить царскую власть разрушают отношения внутри государства и затрудняют развитие империи. Он полагал, что русский народ, за небольшим исключением, разделял его мнение, что подрывать основы самодержавия опасно.

Хотя народность объявлялась основой русского мировоззрения, сам Уваров определил ее на последнее место в цитируемом докладе Николаю I. Автор не видел в ней подобие современного национализма. “Народность” он понимал как национальную традицию, укорененную в русской истории, между престолом и церковью.

Как ни странно это покажется сейчас, но для того времени это было обычным делом: программу национального строительства Уваров написал на французском, который все еще оставался более привычным для русской аристократии.

Из-под пера графа вышла nationalite, переведенная в его канцелярии словом “народность”. Скорее всего, Уваров имел в виду русский образ жизни. Слово “народность” в таком значении впервые, видимо, употребил в письме известный поэт Петр Вяземский: “Зачем не перевести nationalite — народность? Поляки сказали же narodowosc. Поляки не так брезгливы, как мы, и слова, которые не добровольно перескакивают к ним, перетаскивают они за волосы; и дело с концом”²¹ [14]. Это письмо Вяземский послал из Варшавы, где трудился над конституционными замыслами Александра I.

Слово “народность” довольно скоро прижилось. В 1825 году Пушкин заметил, насколько распространено это слово и насколько размыто его значение. “С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы – но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность. Один из наших критиков, кажется, полагает, что народность состоит в выборе предметов из отечественной истории, другие видят народность в словах, то есть радуются тем, что, изъясняясь по-русски употребляют русские выражения”²², – писал поэт.

Согласно Уварову, народность – традиционный образ жизни, смысл в сохранении двух других элементов русской идентичности – православия и самодержавия – в эпоху, когда повсюду внедряются новые европейские идеи. Если в Европе идея нации органически связана с принципом народного представительства и превращалась в антоним абсолютизма, в России ей надлежало укрепить неограниченную власть монарха. Граф не стремился оправдывать абсолютизм божественным правом, что было привычным объяснением в то время, и не обращался к аргументам церкви. Напротив, он связал самодержавие и народность, заявив, что “вопрос о народности не имеет того единства, какое представляет вопрос о самодержавии; но тот и другой проистекают из одного источника и совокупляются на каждой странице истории русского народа”²³. Однако он не дошел до утверждения, что источником самодержавия является русский народ.