Потерянные души

В конце концов камера отыскала местную школу, проследовала по лабиринту коридоров мимо классов и буфета, мимо директорского кабинета и кабинета с призами, двигаясь в направлении шума, который все нарастал, пока наконец не распахнулись двери гимнастического зала. Телевизор загремел гулким резонансом топочущих ног всех учеников на трибуне вдоль стены. Марширующий школьный оркестр играл среди шума, и под его звуки болельщицы построили пирамиду. Мэр соревновался с директором и учителями в гонках на трициклах — нелепо крупные фигуры, крутящие педали, катя церемонно через зал.

Футбольная команда в куртках с фамилиями стояла на импровизированной эстраде и била в ладоши. Мэр победил в гонках и раскланялся, затем пошел к эстраде под нарастающий энтузиазм зрителей и, ничего не говоря, только кивая, как опытнейший конферансье, представил команду. Шум перешел в крещендо. Камера сфокусировалась на Кайле Джонсоне. Он выглядел сильным, полным решимости — средоточие общего внимания.

Затем камера переключилась на рекламу автостоянки подержанных машин при магазине нашего мэра. Я опустил усы антенны и налил себе еще водки. В конце концов я предпочел слушать репортаж о матче по радио, чтобы не мучиться с телевизором. Почти три часа я ждал, что Кайл сломается, нервно расхаживая на протяжении четырех периодов, которые могли обернуться и так и эдак, пока команда противника не пошла в атаку в середине четвертого периода. Я был убежден, что демон вины точит Кайла изнутри. Я ждал, что Кайл сорвется. Но Кайл настроился по-иному, и, когда мы снова завладели мячом, он ринулся в прорыв, отпасовав нашему защитнику, великану амишу Ною Йодеру, который провел серию касаний.

Кайл был наделен этим даром — пробуждать в других самое лучшее. Он спас нас на грани провала одним из тех заключительных прорывов, которые могут только пригрезиться, и совершил то, что вот уже тридцать шесть лет не удавалось ни одному из наших ребят, — вывел нас в полуфинал чемпионата штата. Он осуществил позднее касание, затем мы снова перехватили мяч, и на последних секундах Кайл забил гол с тридцати двух ярдов. Матч кончился.

Я подпрыгивал, кричал, голова у меня разламывалась. Маленький динамик не вмещал рева толпы, но добавлял к нему потрескивание эфира.

Я ощущал слезы на глазах — результат выпивки, но также и еще очень многих причин. Мой сын был на матче. Его голос был частью этого рева. Меня разлучили с ним. Я сполна сознавал этот простейший факт. Сет взял его с собой на матч.

И при этом я помнил, что сам стал одной из причин, почему Кайл играл в этом матче, нашептав ему то, что отец мог бы нашептать сыну, убедив юношу в его силе, в его человечности, объяснив, что бывают случаи, когда мы обязаны сладить со своей печалью и спрятать ее от других. Я говорил с Кайлом так, как никогда бы не смог говорить с собственным сыном. Я был голосом, подавшим ему надежду. Я нашептал ему, как он может выжить и совершать великие дела.

Снаружи, в серебристой тьме, на меня обрушился холод. Кайл Джонсон был нашим избавлением, зарубкой, по которой мы будем измерять наши жизни — наши жизни до и после Кайла Джонсона. Я чувствовал то, что, возможно, чувствуют люди после того, как пожмут руку президенту, будто твоя жизнь облагораживается просто самим его присутствием.

Макс облизал затуманенное окошко. И возникла его морда. Я выпустил его и прошел квартал, заглянул в комнаты тех немногих, кто остался дома, увидел, как они смеются, и пьют, и хлопают друг друга по спине.

Макс загнал кошку в чей-то задний двор. Я снова запер его в машине.

Вернувшись в дом, я улегся на диван и думал о Кайле Джонсоне. Я снова видел, как он в шлеме совершает этот последний прорыв, как он ищет, кому отпасовать, видит, что его вот-вот перехватят, бежит к лицевой линии, оказывается в пяти ярдах до касания, и тут защитник обвился вокруг его ног, но Кайл, обретя что-то в своих глубинах, сделал двойной финт, вскинул руки и попал в ворота.

Да, было лучше не смотреть, а слушать по радио, чтобы образ рождался в моих мыслях и повторялся в моем мозгу снова и снова.

Только нервы заставили Кайла поступить так, как он поступил прошлой ночью, я в этом не сомневался. Паренек был суеверен. На пике величия, накануне важнейшей игры, решающей его жизнь, он хотел поступить, как должно. Он не хотел выйти на поле, сомневаясь в себе. Кто мог бы винить его за это?

Конечно, он боялся: Бог вроде как поставил помеху на его пути. В этом было нечто библейское. Я просто видел, как Кайл раздумывает в таком духе, подготовленный верой своей матери, но он нашел способ преодолеть страх. Конец не заключал ни воздаяния, ни призыва к ответу. В этом финальном периоде, когда его прорыв был остановлен, он переступил через установленные правила и позволил инстинкту решить будущее. Он отбросил все, ужас того, что он сотворил с этой девочкой, и сам определил свою судьбу.

Мы вышли в полуфинал.