Потерянные годы (ЛП)

  Резник покачал головой. «Все, что мы знаем о них до сих пор, такое мышление кажется немного не в их лиге».

  — Значит, домой?

  "Может быть."

  «Прогони через компьютер. Наверное, все-таки набрал форму. Живи где-то здесь, найти несложно.

  Резник засунул руки в карманы. В такие вечера температура падала, как только свет начинал меркнуть. — Надеюсь, ты прав, Грэм. Быстрый результат здесь было бы хорошо. Сконцентрируйте нашу энергию там, где она нужнее».

  «Снова среди больших мальчиков».

  Резник кивнул. «Это нужно рассортировать, Грэм. Пока кого-нибудь не убили».

  Семь

  То, как Кит относился к своему старику, одному из тех старых джоссеров, садящихся утром в автобус, и вдруг ты смотришь в окно, надеясь, вопреки надежде, что они не пошатнутся, сядут рядом с тобой. Одежда, от которой пахнет сидром и дешевым портвейном. Открывают их рты, чтобы заговорить, и в следующее мгновение они начинают бесконтрольно пускать слюни.

  Преувеличение, конечно, но не большое. Как его отец пошел после развода, начиная пить все раньше и раньше в течение дня, не заканчивая, пока деньги или энергия, чтобы поднять бутылку, не оставили его. В последний раз, когда Кит заходил в дом без предупреждения в два часа ночи, его отец спал, свернувшись калачиком, на кухонном полу, обхватив руками ножки стула с вертикальной спинкой.

  Так было не всегда. В детстве Кит помнил, как его отец наряжался вечером, грузил свое снаряжение в фургон, крутил Кита на руках, пока тот не закричал от волнения. Рано утром Кит просыпался от звука хлопающих дверец машины на улице снаружи, прощальных звуков, шагов его отца, не совсем уверенных на лестнице, предупредительного голоса матери: «Не буди мальчика».

  Его отец спал до двух или трех, а затем спускался вниз за бутербродом с колбасой и яйцом и чайником чая. Умыться, побриться, сделать все заново.

  Он пил, понял Кит, даже тогда; больше, вероятно, чем было ясно в то время. Ясно, по крайней мере, для Кита, хотя он все еще мог слышать пронзительные проповеди своей матери, эхом разносящиеся по узкому дому. И когда работа иссякла, бутылки и банки появились на каждой поверхности, на стуле, где его отец сидел, не смотря телевизор. «Об одном, — повторял он снова и снова, — об одном, Кит, я сожалею: ты никогда не знал меня, когда я был большим, очень большим. Тогда вы, возможно, чувствовали себя иначе».

  Кит выудил из кармана ключ и повернул его в замке. Выключатель света нашел не задумываясь. Странно, как долго это было дома.

  — Кит, это ты?

  Нет, это был Мик Джаггер, Чарли Уоттс наконец решил вмешаться, старый Мик не мог придумать никого лучше на его место.

  Примерно когда Киту было двенадцать и тринадцать и не нужно было быть гением, чтобы видеть, как далеко все развалилось, отец усаживал его за такую ​​чушь и заставлял слушать. Как он мог играть со «Стоунз» в ранние дни, на Острове Пирога с Угрем, до того, как Мик начал красить глаза и все эти хлопоты. Когда они играли настоящую музыку.

  Игра блюза.

  — Кит?

  «Ага, это я. Как вы думаете, кто?

  Все группы, с которыми мог бы играть его старик, если бы все сложилось правильно: Yardbirds до Джеффа Бека, Blues Breakers Джона Мэйолла, Грэм Бонд, Big Roll Band Зут Мани. В ту ночь, когда он должен был отправиться к Микки Уэйлеру со Steampacket, какой-то большой фестиваль — вместо того, чтобы сидеть за барабанами, его отец выпил слишком много таблеток и провел сет в палатке скорой помощи Святого Иоанна, извергая рвоту.

  «Кит, ты идешь сюда, принеси нам пива».

  Насколько Кит знал, единственные подтверждённые ночи почти славы его отца были в шестьдесят четвёртом, когда он давал концерты с Джимми Пауэллом и Five Dimensions, присоединяясь к ним в Ноттингеме, когда они были в Мекке, и держался там до тех пор, пока они не были наняты для поддержки Чака Берри в его британском турне. На первой репетиции Чак резко остановился посреди своей утиной прогулки и спросил, кто, ублюдок, пытался играть на барабанах. Вот и все: начало и конец большой карьеры его старика. Продам одну пару тарелок Zildjian, один мохеровый костюм, почти не носили.

  — Кит, я думал, что попросил тебя…

  "Здесь. Поймать."

  Банка выскочила из рук Рега Райландса и покатилась по полу подвала.

  — Что ты здесь делаешь? — спросил Кит, открывая «Карлсберг», который принес для себя.

  — Ну, знаешь, возиться.

  Кит хмыкнул и открыл банку.

  — Что ты сделал со своим глазом?

  "Тот?" — сказал Кит, осторожно касаясь припухлости, синяка. «Это ничего».

  Дом был двухэтажным, с плоским фасадом, торцевой террасой на Медоуз — одной из тех улиц, которые проектировщики упустили из виду, когда заказывали бульдозеры на пути к новому Иерусалиму. Кит родился здесь, вырос; его мама съехала после развода и теперь жила в многоквартирном доме в Гедлинге с художником и декоратором и пятилетним сводным братом Кита, Джейсоном. Отец Кита остался на месте, сдавая сначала одну комнату, потом другую, деля дом с постоянно меняющейся смесью штукатуров, разнорабочих и собутыльников, которые бесплатно напивались всякий раз, когда заканчивались их социальные гарантии.