Потерянные годы

Она повертела рукой и с благодарностью взглянула на меня.

– Где ты этому научился?

– У Бранвен. Той женщины, которая рассказывала мне мифы. Она много знала о врачевании. – Я завязал свой мешочек. – Однако она умела исцелять только телесные раны.

– Исцелить душевные раны гораздо труднее, – кивнула Риа.

– А куда ты сейчас пойдешь?

– К себе домой. Надеюсь, ты пойдешь со мной. – Она махнула рукой в сторону сокола, который в ответ поднял лапу, выставив зловещие когти. – Можешь взять с собой своего… э-э… спутника.

– Очень благородно с твоей стороны, – угрюмо ответил я. Несмотря на присутствие надоедливой птицы, мое желание узнать больше об этом острове и о самой Рии не угасало. – С удовольствием пойду с тобой. Но я не смогу остаться надолго.

– Ничего страшного. Только прихвати с собой эту птицу, когда будешь уходить.

– А разве у меня есть выбор?

И мы углубились в лес. Все утро и добрую часть дня мы шли по какой-то тропе, видимой только Рие. Мы огибали холмы, перепрыгивали через ручьи, брели через болота, над которыми жужжали тучи насекомых.

Один раз, когда мы находились посреди болота, Риа указала на мертвое дерево, которое, как мне показалось, было выкрашено ярко-красной краской. Она хлопнула в ладоши, и в тот же миг над ветвями поднялось алое облако. Бабочки – сотни, тысячи бабочек – взмыли в воздух, и дерево вновь превратилось в голый скелет.

Я любовался алым облаком. Крылья бабочек, освещенные солнечными лучами, были такими яркими, что мне показалось, будто они усыпаны, словно драгоценными камнями, кусочками солнца. И я начинал уже надеяться, что мое «второе зрение» улучшается. Я думал: если я в состоянии видеть такие насыщенные цвета без помощи глаз, то возможно, однажды я вновь смогу видеть мир в ярких красках, как и прежде, до пожара.

Мы шли и шли, миновали поляны, поросшие высокими папоротниками, перелезали через поваленные деревья, наполовину вросшие в землю, пробирались под ревущими водопадами. Время от времени мы останавливались, чтобы набрать немного ягод или попить воды, но ненадолго. Однако за время этих коротких остановок я успевал разглядеть хвост какого-нибудь спасающегося бегством зверька, ощутить пряный запах незнакомых цветов, послушать мелодичный голос ручья.

Я изо всех сил старался не отставать от Рии, хотя она шла быстро, а в тени я видел очень плохо, поэтому всю дорогу задыхался и спотыкался, и ноги мои были в синяках. К тому же птица больно царапала мне плечо. Я уже решил, что она никогда не выпустит меня.

День клонился к вечеру, солнечные лучи, пронизывавшие лесной балдахин, подобно светящимся нитям, уже падали под углом, когда Риа резко остановилась. Я, отдуваясь, приблизился к ней; она смотрела куда-то вверх, на ствол липового дерева. Примерно посередине его опоясывал колючий венок, отливавший золотом.

– Что это? – удивился я.

Риа улыбнулась.

– Омела. Золотая ветвь. Видишь, она вбирает в себя солнечный свет. Говорят, что человек, который носит плащ из омелы, может найти тайную тропу в Мир Иной, мир духов.

– Она очень красивая.

Риа кивнула.

– Красивее ее только длиннохвостая птица аллеа – самое прекрасное, что можно увидеть в этом лесу.

Я рассмотрел сияющий венок.

– Она так сильно отличается от других растений.

– Это верно! Это не трава, не дерево, но одновременно и то, и другое. Нечто среднее.

«Одновременно и то, и другое», – повторил я про себя, вспомнив, где уже слышал эти слова. Когда-то Бранвен произнесла их, описывая странные места, вроде греческой горы Олимп, где могут жить рядом смертные существа и бессмертные боги. И особые вещества, такие, как туман, образованные различными стихиями – воздухом и водой, которые сливаются, и получается нечто непохожее ни на первое, ни на второе. Нечто среднее.

Риа поманила меня.

– Пора идти. Нужно поторапливаться, если хотим попасть домой до темноты.

И мы двинулись дальше, мимо гигантских деревьев. Начинало темнеть, и я стал видеть еще хуже. Синяков и царапин становилось все больше. Несмотря на постоянные понукания Рии, в сумеречном лесу я двигался очень медленно, часто спотыкался, цеплялся за камни и корни. Каждый раз, когда я падал, сокол сильнее впивался мне в плечо и сердито свистел – так громко, что левое ухо у меня уже болело ничуть не меньше, чем плечо. Дорога превратилась в сущую пытку.

В какой-то момент я не заметил низко склонившуюся ветку и врезался прямо в нее. Ветка ткнула меня в глаз. Я взвыл от боли, но Риа была слишком далеко и не слышала меня. Затем, тщетно пытаясь удержаться на ногах, я провалился в некстати подвернувшуюся нору и вывихнул щиколотку.

Я рухнул на поваленное дерево; глаз как будто жгло огнем, нога мучительно болела. Я скорчился и опустил голову, приготовившись сидеть так до рассвета, если это понадобится.