Потерянные годы

Каирпре поднялся, сбросил свои книги в кресло. Затем подошел ко мне и положил руку мне на плечо.

– Пойдем. Нам о многом нужно поговорить.

Глава 28 Простой вопрос

Каирпре подвел меня к табуретам, стоявшим у полок с едой. Сняв с сидений какие-то тома в кожаном переплете, мы сели. Что касается Шима, то он уже вскарабкался на нижнюю полку и с довольным видом восседал среди съестных припасов.

Поэт молча смотрел на меня несколько секунд.

– Ты изменился с тех пор, как я в последний раз видел тебя. Сильно изменился! Так сильно, что сначала я даже тебя не узнал. Хотя, думаю, то же самое ты мог бы сказать обо мне. В конце концов, прошло пять или шесть лет.

Я не мог скрыть охватившего меня возбуждения.

– Ты встречал меня прежде? И мою мать?

Взгляд его сделался печальным.

– Так ты не помнишь?

– Я не помню ничего из своего детства!! До того дня, как меня вынесло на берег моря, прошлое для меня – загадка. – Я схватил хозяина за рукав туники. – Но ты можешь мне помочь! Ты можешь ответить на мои вопросы! Расскажи мне все, что знаешь. Сначала… о моей матери. Кто она? Где она сейчас? Почему ты сказал, что был с ней знаком?

Каирпре обхватил руками колени, откинулся назад и прислонился спиной к стене.

– Вижу, мне все-таки придется сегодня рассказывать историю.

И, помолчав еще немного, он заговорил.

– В один прекрасный день к берегам этого острова приплыла некая женщина, смертная женщина. Она приехала из страны кельтов, которая называется Гвинед.

Внезапно в мозгу у меня промелькнула ужасная мысль. Неужели я все-таки ошибался насчет Бранвен? Я неуверенно спросил:

– Как ее звали?

– Элен.

Я вздохнул с облегчением.

– И вот эта Элен была совершенно непохожа на нас, жителей Финкайры. Кожа ее была очень светлой, молочно-белой, а не смуглой, как у нас. Уши были другой формы – круглые, а не треугольные. Но она воистину была прекрасна. Однако ее самой замечательной чертой были глаза. Такого цвета глаз не сыщется ни у кого на этом острове. Они были чистого синего цвета, без примеси серого или коричневого. Синие, как сапфир. Поэтому ее называли Элен Сапфировые Очи.

Я вздрогнул.

– Она приплыла сюда, – продолжал поэт, – из любви к одному мужчине родом с Финкайры. Мужчине, принадлежавшему к этому миру, чужому для нее. Но вскоре после прибытия сюда к ней пришла новая любовь. – Он окинул взглядом комнату. – Книги! Она любила книги, книги разных эпох, на разных языках. На самом деле, мы и познакомились из-за книги – она пришла сюда забрать одно сочинение, которое я одолжил, но задержал у себя совсем ненадолго, примерно лет на десять. После того она часто приходила ко мне, читать, беседовать со мной. Она сидела на том самом стуле, на котором ты сейчас сидишь! Особенно ее интересовало искусство врачевания и его история. Она сама обладала способностью исцелять больных.

И снова я содрогнулся.

Вспомнив что-то, Каирпре улыбнулся своим мыслям.

– Но мне кажется, ее любимыми книгами все-таки были сборники греческих мифов.

– Это правда? – воскликнул я. – Ты клянешься, что это правда?

– Истинная правда.

– Она так мало рассказывала мне. Она не сказала мне даже своего имени! Она называла себя Бранвен.

Каирпре обернулся к высокой полке, уставленной книгами.

– Как это похоже на нее – выбрать себе имя из сказаний. Но мне грустно слышать, что она выбрала такую трагическую легенду.

– «Увы, горе мне, что я родилась», – процитировал я.

Поэт пристально взглянул на меня.

– Значит, тебе знакомо это сказание?

– Я знаю его. – Губы мои задрожали. – Но я не знал ее. Совсем не знал. Она так мало говорила о себе, что я отказывался…

Меня душили слезы, и я начал негромко всхлипывать. Поэт смотрел на меня сочувственно, как человек, знакомый с болью. Но он не пытался меня утешать – он просто дал мне выплакаться столько времени, сколько было нужно.

Наконец, я хриплым шепотом закончил:

– Я отказывался называть ее матушкой.

Каирпре какое-то время молчал. Затем задал мне простой вопрос:

– Она любила тебя?

Я поднял голову и медленно кивнул.

– Да.

– Тогда ты все-таки знал ее. Ты знал ее не хуже, чем себя самого.

Я вытер лицо рукавом.

– Возможно. Но мне почему-то так не кажется. А ты не можешь рассказать мне что-нибудь… о моем отце?

Во взгляде Каирпре появилось какое-то непонятное, отстраненное выражение.

– Твой отец был замечательным юношей. Сильным, волевым, страстным. Страстей и жара полон был, горел в душе его юношеский пыл. Нет, размер хромает. Надо попробовать еще раз. Живой и полный страсти, нет страха пред несчастьем. Вот, так-то лучше. На нашем древнейшем языке его имя означает Древолаз, потому что в детстве он обожал залезать на деревья. Иногда он забирался на верхушку высокого дерева и любовался грозой, пока ураган раскачивал ветви.

Я рассмеялся – я прекрасно понимал, о чем речь, даже лучше поэта.