Потерянные слова

— Ты только посмотри на свое платье! — воскликнула Лиззи, забирая меня на вечерний чай. Моя одежда была в пятнах и пыли. Лиззи отряхивала ее как могла. — Негоже леди ползать по Скрипторию, Эссимей. Я не понимаю, почему твой отец тебе это позволяет!

— Потому что я не леди, — ответила я.

— Но и не кошка.

Вернувшись в Скрипторий, я обошла его вокруг, провела обожженными пальцами по полкам и книгам, и на их кончиках собрались комочки пыли. «Я совсем не прочь быть кошкой», — подумала я.

Мистер Свитмен подмигнул мне, когда я проходила мимо, а мистер Мейлинг спросил:

— Kiel vi fartas[8], Эсме?

— Все хорошо, спасибо, мистер Мейлинг.

Он посмотрел на меня, вскинув брови.

— А как это сказать на эсперанто?

Я задумалась.

— Mi fartas bone, dankon.

Мистер Мейлинг кивнул и улыбнулся:

— Bona.

Мистер Крейн тяжело вздохнул, намекая всем, что я неисправима.

Я собиралась залезть под стол, но передумала. Это было взрослое решение, но мне стало досадно, что не я сама приняла его. Найдя проем между двумя книжными шкафами, я протиснулась в него, встревожив пыль, паутину и два заброшенных листочка.

Они валялись под шкафом справа от меня. Я подняла сначала один, потом второй. Слова на букву C — значит, недавно потерялись. Я спрятала их и посмотрела в сторону сортировочного стола. Ближе всех ко мне сидел мистер Крейн, и под его стулом лежало еще одно слово. Неужели ему все безразлично?

* * *

— Эта девочка — воровка.

Я услышала, как мистер Крейн сказал так доктору Мюррею. Тот повернулся в мою сторону, и у меня все похолодело внутри. Мне казалось, что я превращаюсь в камень. Мистер Мюррей вернулся к своему бюро, взял гранки и подошел с ними к папе.

Доктор Мюррей сделал вид, что говорит о словах, но они даже не смотрели на страницы. Когда доктор Мюррей отошел, папа посмотрел через сортировочный стол на проем между книжными шкафами. Встретившись со мной взглядом, он рукой указал на дверь Скриптория.

Когда мы стояли под ясенем, он протянул свою руку ладонью вверх, и я молча смотрела на нее. Он произнес мое имя громче, чем обычно, и заставил вывернуть карманы.

Слово было грубым и неинтересным, но мне нравилась цитата для него. Когда я положила слово папе на ладонь, он смотрел на него так, как будто видел впервые и не знал, что с ним делать. Я видела, как его губы беззвучно повторили слово и предложение под ним.

COUNT

«I count you for a fool»[9].

Tennyson, 1859

Папа долго молчал. Стоя на холоде, мы словно играли в статуи — никто из нас не хотел зашевелиться первым. Наконец он сунул листочек в карман брюк и повел меня на кухню.

— Лиззи, ты позволишь Эсме посидеть до вечера у тебя в комнате? — спросил папа, закрывая за собой дверь, чтобы не выпускать наружу тепло.

Лиззи отложила картофель, который чистила, и вытерла руки о фартук.

— Конечно, мистер Николл. Я всегда рада Эсме.

— Ее не надо развлекать. Пусть сидит и думает о своем поведении. Желательно в одиночестве.

— Как скажете, мистер Николл, — ответила Лиззи, хотя ни она, ни папа не осмелились взглянуть друг другу в глаза.

Оставшись одна, я села рядом с кроватью Лиззи и вытащила из рукава платья другое слово: counted[10]. Оно было написано красивым почерком. Я была уверена, что писала женщина, и не только потому, что ниже стояла цитата Байрона. Все буквы были с завитками.

Я залезла под кровать и вытащила сундук. Мне всегда казалось, что он должен быть тяжелым, хотя он легко скользил по половицам. Листочки устилали дно, как ковер из осенних листьев, и письма Дитте лежали среди них.

Несправедливо, что у меня неприятности из-за небрежности мистера Крейна. Я не сомневалась: эти листочки были дубликатами, с самыми обычными словами, которые много раз присылались добровольцами. Я опустила в сундук руки и почувствовала, как бумажки проскальзывают между пальцев. Я спасла их все, так же, как папа спасал другие слова, занося их в Словарь. Мои слова попадали ко мне из укромных уголков, щелей и мусорной корзины под сортировочным столом.

Я подумала о том, что этот сундук был тоже Словарем. Только слова в нем были потерянные или забытые. У меня возникла одна мысль. Я хотела попросить у Лиззи карандаш, но знала, что она не ослушается папу. Тогда я огляделась по сторонам, пытаясь угадать, где она их может хранить.

Без Лиззи комната казалась незнакомой, как будто в ней жил кто-то другой. Я встала с пола и подошла к шкафу. У меня даже поднялось настроение, когда я увидела ее старое зимнее пальто, верхняя пуговица которого отличалась от остальных. В шкафу висело три передника и два платья. Одно из них — праздничное. Когда-то оно было изумрудным, но теперь ткань выгорела до цвета летней травы. Я провела по платью рукой и увидела вышивку там, где Лиззи распустила швы. В ящиках лежали белье, простыни, две шали и маленькая деревянная шкатулка. Я уже знала, что в ней находится. Совсем недавно миссис Баллард решила, что мне пора узнать про месячные, и Лиззи показала тряпочки и пояс, чтобы их удерживать. Мне не хотелось на них снова смотреть, поэтому я не стала трогать шкатулку и закрыла шкаф.