Потерянный дом, или Разговоры с милордом

Она оторопела, но, взглянув в смеющиеся глаза Йорика, поняла, что тот шутит, и рассмеялась. Некоторое время они сидели, смеясь и глядя друг на друга с тем доверием и пониманием, что иногда сами собою возникают меж людьми.

– Лаврентий Родионович, то есть, простите… – начала она.

– Сэр Йорик, – невозмутимо подсказал старик.

– Сэр Йорик, как вам у нас здесь нравится? – спросила Ирина, обращаясь к старику уже как к иностранному гостю, с затаенным ревнивым чувством.

– Видите ли, я по-настоящему знаком лишь с вашим домом… Правда, удалось прочитать немало книг, – он кивнул на письменный стол, заваленный книгами. – Но там много вранья, вы уж простите. В книжках правду от лжи отличаешь по запаху. Эти книжки пахнут елеем, поверьте мне как бывшему священнику. Что же касается вашего дома, то он… забавен. Но он без основания.

– Без фундамента? – переспросила она. – Так это потому, что мы сюда прилетели. Он раньше был с фундаментом. Все-таки довольно странная история, я никак не могу понять. Почему мы улетели? Вы об этом тоже знаете?

Йорик сухо рассмеялся.

– Как вы думаете, Ирина Михайловна, на свете есть любовь? – спросил он неожиданно.

– Любовь?.. Да, – опешила Ирина. – А при чем здесь любовь?

– Обычно это понятие связывают с ощущением полета. На крыльях любви, знаете… Любовь вольна, как птица. И прочая романтическая чепуха. Любовь – это связь. Связанный человек не летает. Дом – тем более.

– Ну… любовь – не только связь, – обиженно возразила она.

– Я не в вульгарном смысле. Связь сердца с сердцем, души с душой. Связь с прошлым и будущим. Связь с Родиной, если хотите. Как же вашему дому не улететь, если он ничем не связан? И как же не улететь вашему мужу?

– Я любила его, – сказала она, потемнев.

– Вы ведь давно хотите расспросить о нем, не так ли?

– Да-да, конечно! – вскинулась она, радуясь, что он угадал ее мысли.

Йорик пожевал губами и прищурился, припоминая, а затем начал свой рассказ все с той же апрельской ночи, когда Евгений Викторович приехал домой на такси…

Ирина слушала завороженно. Скитания ее мужа, как вехами обозначенные местами временных пристанищ, которые ей были, в общем, известны: аспирантское общежитие, квартира Натальи, дача в Комарове, Севастополь, – обретали плоть, наполнялись живыми подробностями, вроде узбекского плова, Первомайской демонстрации или котельных, где собираются подпольные дарования. Она не удивлялась поразительной осведомленности старика, внимая ему с безоговорочным доверием, ибо он уже доказал свою причастность к истине. Потому все размышления, все чувства Ирины стягивались к Евгению Викторовичу, к его жалкой и жестокой судьбе, столь наглядно и безукоризненно наказавшей его за потерю дома. Она почувствовала себя виноватой, жестокосердной и холодной; ведь у нее все эти месяцы был свой дом – какой-никакой, причудливо-странный, нелюбимый – с родным сыном в нем, генералом под боком, привычными лицами кооператоров. У него же не было ничего. Ей впервые показалось, что плата, которую она назначила мужу, – непомерно высока, а когда старый Йорик дошел до диско-бара, Ирина прикрыла глаза ладонью, ощутив на ней капельки слез. Но старик будто не замечал ее состояния, а продолжал рассказывать о последних днях пребывания мужа в дискотеке, письме к сыну, кульке конфет для сирот и той драке, что вымела Евгения Викторовича из танцевального зала и привела пьяного к родному окну с мыслью о веревке…

Йорик замолчал.

– Что же дальше? Что с ним? Где он сейчас? – волнуясь, воскликнула она, поспешно утирая пальцами глаза.

– Не знаю, – сказал старик.

– Как? Вы знаете все! Скажите мне, Бога ради! Он жив?

– Будем надеяться, – пожал плечами Йорик. – Все зависит от ученика.

– Почему? Какого ученика? – не поняла она. – Ах, от бывшего соседа? Он знает больше вас?

Йорик загадочно молчал. Свет в окнах померк, фигура старика выделялась на фоне книжных полок, тихо урчал кот Филарет.

– Никто ничего не знает, – сказал наконец Йорик. – Но иные способны видеть.

Ирина прикусила губу: ей почудился укор в словах старика. Она не могла отделаться от мысли, что в пересказе Йорика частная история ее разрыва с Евгением Викторовичем приобрела некое символическое значение. Ей вдруг непереносимо горько сделалось за себя, за Евгения Викторовича, за всех кооператоров, наконец, и к горечи этой примешался стыд перед чужеземным Йориком, забредшим в потерянный дом, дом без любви. Захотелось доказать, что это не так, но перед ее мысленным взором предстало узкое ущелье, освещенное синевато-мертвенным светом ртутных ламп, и кровавая дорожка на асфальте, которую она увидела как-то утром, когда спешила на работу, а в щель задувал свирепый сквозняк, прогоняющий сквозь нее сухие листья.

Она вспомнила о сыне. Как же она могла так засидеться? Егорушка волнуется.

– Знаете, что? – вдруг обратился к ней Йорик. – Скоро праздник вашего государства. Мне было бы приятно собрать гостей. Приходите с сыном. И Машу можете позвать с мальчиком…

– Вы и про Машу знаете… – растерянно произнесла Ирина.

Сэр Йорик только руками развел: что поделаешь, работа такая…