Потерянный герцог Уиндхэм (ЛП)

Но тем не менее, находясь поблизости, она, по крайней мере, сохраняла иллюзию, что может предотвратить несчастье.

— Мэм, — снова сказала Грейс, мягко, мягко. Она бросила на вдову осторожный взгляд.

— Вы можете приказать лакею принести ее Вам утром, — сказал Томас, несколько менее властно чем прежде, — но я не позволю мисс Эверсли заниматься такой тяжелой работой, и уж конечно, не в середине ночи.

— Мне нужна картина, Томас, — сказала вдова, и Грейс, почти дотянулась до нее, чтобы взять ее руку. Она казалась огорченной. Она казалась старой. И она совершенно не походила на саму себя, когда произнесла: — Пожалуйста.

Грейс поглядела на Томаса. Он выглядел обеспокоенным.

— Завтра, — сказал он. — Первое же, что для Вас сделают, если Вы этого желаете.

— Но…

— Нет, — прервал он. — Я сожалею, что на Вас напали сегодня вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо — в пределах разумного — чтобы обеспечить Вам комфорт и здоровье, но это не включает причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?

Они смотрели на друг друга так долго, что Грейс захотелось выйти. Тогда Томас резко сказал:

— Грейс, идите спать. — Он не обернулся.

Грейс задержалась еще на мгновение, ожидая неизвестно чего — может возражений от вдовы? Удара молнии за окном? Когда ничего не последовало, она решила, что более уже ничего не может сделать этим вечером, и оставила комнату. Пока она медленно шла через зал, она могла слышать их спор — ничего неистового, ничего страстного. Но она и не ждала этого. Характеры Кэвендишей излучали холод, и они, с большей вероятностью, нападут с замораживающей колкостью, чем с горячими слезами.

Грейс дышала глубоко и неровно. Она никак не могла к этому привыкнуть. Она провела в Белгрейве пять лет, но все же раздражение и негодование, которые проскакивали между Томасом и его бабушкой, до сих пор потрясали ее.

И хуже всего было то, что не было даже никакой причины! Однажды, она осмелилась спросить у Томаса, почему они так презирали друг друга. Он только пожал плечами, говоря, что это было всегда. Она не любила его отца, Томас утверждал, что его отец ненавидел его, а сам он, возможно, прекрасно обошелся бы без любого из них.

Грейс была ошеломлена. Она думала, что семьи создаются, чтобы любить друг друга. В ее семье так и было. Ее мать, ее отец… Она закрыла глаза, сдерживая слезы. Она готова была расплакаться. Возможно, потому что устала. Она больше не плакала о них. Она потеряла их — она всегда будет переживать их потерю. Большая зияющая пустота поселилась в ней после их.

А теперь… что ж, она нашла новое место в этом мире. Это не было то, чего она ожидала, и это не было то, что планировали для нее ее родители, но оно дало ей пищу и одежду, и возможность время от времени видеть своих друзей.

Но иногда, поздно вечером, когда она лежала в своей постели, ей было так тяжело. Она знала, что не должна быть неблагодарной — она же жила в замке, святые небеса. Но она не была рада этому. Ни неволе, ни фальшивым отношениям. Ее отец был сельским джентльменом, ее мать — любимицей местного общества. Они воспитали ее в любви и радости, и иногда, когда они вечером сидели перед камином, отец мог вздохнуть и сказать, что она вынуждена будет остаться старой девой, поскольку, конечно же, не было ни одного мужчины в графстве, который был бы достаточно хорош для его дочери.

И Грейс рассмеялась бы и сказала:

— А как насчет остальной части Англии?

— И там тоже!

— Во Франции?

— О боже, нет.

— В Америке?

— Вы пытаетесь убить Вашу мать? Вы знаете, что она начинает страдать морской болезнью, как только видит берег.

И все они, так или иначе, знали, что Грейс выйдет замуж за кого–то тут же в Линкольншире, где она и будет жить, или, по крайней мере, совершать лишь короткие поездки куда–то недалеко, и она будет счастлива. Она нашла бы то, что нашли ее родители, потому что никто не ожидал, что она выйдет замуж по какой–либо другой причине кроме любви. У нее были бы дети, и ее дом был бы полон смеха, и она была бы счастлива.

Она считала себя самой удачливой девочкой в мире.

Но лихорадка, которая ворвалась в дом Эверсли, была жестока, а когда она прошла, Грейс осталась сиротой. В семнадцать лет она едва ли могла жить самостоятельно, и действительно, никто не был уверен, что с нею делать, пока дела ее отца не были улажены, и завещание не было прочитано.

Грейс горько рассмеялась, в то время как сняла свою мятую одежду и приготовилась лечь спасть. Распоряжения ее отца только все ухудшили. Они были должны, не так много, но достаточно, чтобы она почувствовала финансовые затруднения. Ее родители, оказалось, всегда жили несколько выше своих средств, по–видимому, надеясь, что любовь и счастье защитят их.

И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.

Кроме смерти.