Потерянный горизонт

Действительно, пока Конвэй продолжал любоваться горой, глубокий покой окутывал его. Будто зрелище завораживало душу не меньше, чем глаза. Стояло почти полное безветрие, так не похожее на штормовые порывы прошлой ночи. Долина представилась ему защищенной со всех сторон гаванью, над которой маяком высился Каракал. Сходство еще более возросло, когда вершина горы засверкала голубым блеском, — ледник отражал лунный свет. Что-то толкнуло Конвэя осведомиться о буквальном смысле названия горы, и ответ Чанга прозвучал как эхо его собственных мыслей.

— На диалекте долины «Каракал» означает «Голубая луна», — объяснил китаец.

Конвэй ни с кем не стал делиться своим заключением о том, что обитатели Шангри-ла каким-то образом были осведомлены о предстоявшем прибытии их группы и ждали их. Сначала он думал: сказать надо, и это важно. Но к утру сознание важности сделанного открытия уже мало его трогало. Все это сохраняло разве что чисто теоретическое значение, и он не захотел стать источником еще большего беспокойства своих спутников.

Он думал, что место, куда они попали, поистине странное, что поведение Чанга прошлым вечером далеко не обнадеживало и что они, в сущности, пленники пока здешние власти не захотят посодействовать их возвращению. Было ясно: на нем лежала обязанность побудить монастырское руководство к этому. В конце концов, он ведь являлся представителем правительства Великобритании, и никуда не годилось, чтобы обитатели тибетского монастыря отказывали ему в удовлетворении законной просьбы… Таков, несомненно, был официальный взгляд на вещи. И его следовало держаться. А какая-то часть личности Конвэя всегда стремилась соответствовать общепринятому мнению.

Никто лучше его не умел сразу войти в роль сильного человека, коль скоро этого требовала обстановка. Сейчас его память восстанавливала последние дни перед эвакуацией. Его поведение тогда должно было обеспечить ему по меньшей мере возведение в рыцари и посадить кого-то за сочинение книги под названием «С Конвэем в Баскуле», с последующим присуждением ей премии школы Хенти.[18] Принять на себя руководство десятками людей всех рангов и состояний, взять их под защиту и приютить в тесном помещении консульства, оградить от разбушевавшихся повстанцев, от агитаторов, пылающих ненавистью к чужеземцам, а потом запугать и умаслить главарей мятежа, добиться, чтобы они разрешили вывезти всех по воздуху, — это, он чувствовал, было отнюдь не малым достижением. Не исключено, что, дергая за ниточки и сочиняя бесконечные рапорты, он смог бы кое-что извлечь из случившегося — к очередному сроку новогодних награждений.

По крайней мере его поведение тогда завоевало пылкое восхищение Мэлинсона. К сожалению, теперь молодой человек испытывал еще большее разочарование. Жаль, конечно, но Конвэй знал: он нравится окружающим лишь потому, что они его не понимают. Он вовсе не принадлежал к числу по-настоящему твердых деятелей, тех самых людей с тяжелой челюстью, которые всегда готовы пустить в ход молоток и клещи строителей империи. Сходство возникало лишь в пределах одноактной пьесы, разыгрывавшейся время от времени по договоренности с судьбой и министерством иностранных дел. И за зарплату — размер ее каждый мог узнать из статистического справочника Уитакера.

Истина же состояла в том, что загадка Шангри-ла и его собственного здесь появления все больше его очаровывала. Во всяком случае, ему трудно было уловить в себе хоть какие-нибудь признаки огорчения. Служба постоянно забрасывала его в разные уголки мира, и чем более разные они были, тем меньше, как правило, он страдал от тоски. Чего же тогда брюзжать, если случайно, а не из-за клочка бумаги из Уайтхолла он оказался в самом странном из всех виденных им мест?

Да он и на самом деле не был недоволен. Поднявшись утром и увидев в окне мягкое голубое небо, он почувствовал, что ему вовсе не хочется оказаться где-то еще, скажем, в Пешаваре или на Пиккадилли. Он был рад отметить, что ночной отдых умиротворяюще подействовал и на других. Барнард отпускал веселые шутки насчет постелей, ванн, завтрака и прочих удобств, обеспеченных здешним гостеприимством. Мисс Бринклоу признала, что самое тщательное обследование выделенных ей апартаментов не позволило обнаружить ни одного из тех изъянов, которые она ожидала найти. Даже Мэлинсон изображал грустное полупримирение.

— Видимо, — бормотал он, — сегодня мы так и не выберемся, если кто-нибудь не сделает решительного шага. Здесь нас окружают восточные люди. От них не добиться быстрых и эффективных действий.