Потерянный кров

Выполз на берег и минуту валялся, словно бревно. Ныло все тело, даже голова. Уже забыл, которая из ног здоровая. Начал икать — в желудке скопился холод. Ему показалось, что он выдыхает ледяной воздух, и представил себе свои легкие, покрытые плесенью изморози. Ну и ладно! Прежде всего пустим в дело руки. Принялся дуть, приставив ладони к губам. В темноте не различишь, но они были липкие, горели, словно осыпанные жаром из печи, пальцев он не чувствовал. Еще чуть-чуть. Катался, колотил руками по бокам. Ветер холодный, зато заглушает звуки. Нет худа без добра. Попытался расстегнуть кобуру пистолета. Не сразу, но удалось. Он уже почти хотел, чтобы показались немцы. Хороший бережок, удобная позиция для обороны. У него тридцать патронов. Если попадет одна пуля из пяти… Нет, его голыми руками не возьмешь. Финал ясен — последняя пуля в висок, — но раньше или позже все равно его ждал такой конец. Пессимист? Быть может. Когда человек промок и продрог, а смерть на носу, не грех захотеть, чтоб все побыстрей кончилось.

Оцепеневшие суставы отпустило, мышцы уже не ныли, хотя виски по-прежнему прошивала боль и легко кружилась голова. Он снова чувствовал свое тело. Но оттого, что вылез из воды, сменив плюс шесть-семь по Цельсию на два ниже нуля, легче не стало. Ветер проникал сквозь одежду, и его бросало в дрожь. Знакомое чувство, а все-таки лучше трескучий орловский мороз, когда ты в сухой, теплой одежде, чем сушить ее на себе на ноябрьском ветру.

Он сел, ощупал ногу. Распухла, горит, словно на ней горячий компресс. Надо все-таки попробовать встать. Охнул и упал. Да уж, левая взяла бессрочный отпуск. И вряд ли из него вернется… Но нельзя же так сидеть и стучать зубами; ночь не будет длиться вечно. Уперся руками в землю и, волоча увечную ногу, потащился на четвереньках по берегу. Сухой ледок трещал под ним. Местами руки выше запястий проваливались в стылую грязь, и ему приходилось делать полукруг, огибая лужу, замаскированную травой. Потом начался поросший деревьями берег. Теперь он полз медленно, то и дело останавливаясь и внимательно осматривая каждую прогалину между деревьями, — не видать ли лодки? В таком месте она, разумеется, на цепи, чтоб не унесли волны, но не так уж трудно сбить замок. Ладони перестали болеть, они мучительно зудели. Его тело было как бы из отдельных частей — конечности, налитые расплавленным свинцом, голова в железных тисках, дрожащее туловище, зашитое в ледяной мешок. Деревья кончились. Полоска голого берега у подножья пологого обрыва и снова деревья. Показалось, что прополз два километра, хоть не продвинулся и на триста метров. Странное дело — он не узнавал этих мест. Все чужое, словно здесь и не бывал. Какая-то деревяшка на берегу. Весло! Обломок весла… Он лежал на боку, чувствуя, что все повернется не так, как он думал, но еще не понимал, как именно.

Если есть весло, должна быть и лодка. Стуча зубами, смотрел на черную, бушующую воду. Ветер дул с того берега. С одним, да еще сломанным, веслом против ветра! С таким же успехом можно попытаться вычерпать ложкой озеро. Обойти по берегу? За три-четыре часа… Но что ждет его там? Если немцы не будут прочесывать лес, подохнешь сам от простуды. Какой смысл мучить себя, если в итоге все равно ноль? Тридцать патронов можно израсходовать и не надрываясь.

Снова принялся кататься, хлопать руками по бокам, не обращая внимания на адскую боль в ноге. Но дрожь не отпускала: его трясло всего, от макушки, до пяток: казалось, тело разваливается в суставах. Мороз! Вот перед чем человек безоружен. Наполеон забыл об этом, а немцы думали, что это их не коснется. Если б не промокли сигареты да спички… Хоть одну спичечку, черт подери! Люди боятся огня. Огонь — это блаженство. Он бы теперь засунул руки по локоть в печку.

Запахло дымом. Он удивленно поднял голову и задышал полной грудью. Нелепость: ветер-то от озера, откуда быть дыму? Бред! Но пахло дымом, это уж точно! Берестой, оладьями, домом, хлевом. Теплым гнездом человека. Домом! Заскрипел зубами. Знал: это то же самое, что переправляться через озеро при лобовом ветре с обломком весла, — но все равно повернул и пополз назад. Да, на широкий конец, стертую лопасть, можно опереться. В самый раз будет. Ему нужен костыль. Встал, опираясь на весло, сделал шаг. Сам удивился, что это так просто и удобно. Нет, весло чуть длинновато, а обломанный конец острый, втыкается в землю. Зубами, так как пальцы не слушались, раскрыл нож, но когда попробовал стругать, ничего не вышло: руки задубенели. Ладно. Потом, когда малость отойдут. Ведь и так можно ковылять.