Потерянный кров

Все стало зыбким, неверным. Словно идет он в кромешной тьме и знает, что где-то неподалеку обрыв. Ведь эта женщина — все, что он еще держит (прочно ли держит?) в своих руках. Прошлое уплывает вдаль, как берег родной земли, а настоящее — вроде навязанной невесты, от которой не сбежишь. Будущее… Да, только оно может вернуть неразумно вложенный капитал. Но пока это абстракция, обетованный рай, куда не каждый попадает. Придет ли день, когда можно будет сказать: «Вот наше утро, теперь решай, кто был прав!» Сказать тем, которые, как Гедиминас, завидев меня, принимаются рассматривать витрины или буравят ядовитым взглядом, и тем, что, растянув рот в подобострастной улыбке, так и сыплют комплиментами, глядят собачьими глазами, а в душе у них ни тени дружбы, одно лицемерное холуйство, порожденное животным инстинктом самосохранения. Сказать Аквиле… Да уж… Недавно встретил ее в городе с Кяршисом. Обрадовался, хотя другой до гроба не простил бы, что не пригласила на свадьбу. «Как поживаешь, сестрица? И ты, Пеликсас? Загляните к нам, Милда будет рада…» Ухмыльнулась — ну чистая ведьма — и ушла, ни слова не сказав.

Как раз перед этим он приезжал в Лауксодис и тоже увидел все не таким, как прежде. Мать накрыла на стол, — что правда, то правда, — но йот нее исходил холодок, как от давно не топленной печи: не может простить, что не послушался ее и женился на соломенной вдове. Юргис с Юсте какие-то испуганные, словно за столом сидит не родной брат, а полицейский, приехавший их арестовывать. Пытался завести разговор с отцом. Старик мямлил, прятал глаза, вот и понимай его, как знаешь. Адомас, правда, никогда не уважал отца: Агнец Божий, неизвестно, что было бы с хозяйством, если б не твердая рука матери. Но он был привязан к отцу, как ребенок к щенку, и по-своему любил его. Странное дело — по матери никогда не скучал, а отца вспоминал часто, хотя приедет и не заметит его, как не замечают соль в супе, но непременно чувствуют, когда ее не хватает. Отец излучал какое-то удивительное тепло, домашность и уют. Адомасу недоставало этого тепла, когда он подолгу не бывал дома, и он спешил в Лауксодис, словно замерзший путник к костру. Если б не один случай, ему, пожалуй, нечего было бы и вспомнить из своих отношений с отцом. Всего несколько скупых, чаще одних и тех же слов, добрую улыбку, несмело раздвигающую желтую подкову усов, кроткие серые глаза, которые грустили от обиды, но никогда не осуждали. В руках у него была недюжинная сила, но ни разу он не поднял руку на человека. Потеряв терпение, только сжимал кулаки и, втянув голову в плечи, уходил от обидчика. Попадись в такую минуту под руку коса — выведет широченный прокос, попадись топор — зверем накинется на корягу, их много валялось во дворе у Вайнорасов…

Да, этот случай…

III

Тогда он уже работал в волости писарем. Мать его поедом ела: шесть лет псу под хвост; столько денег ухлопано, и людям уже нахвастались — ксендзом будет, а вышло ни богу свечка ни черту кочерга. Ах, эта мамаша… Если бы он хоть думал стать ксендзом! Правда, в гимназию рвался — на что ему хозяйство, пускай Юргис на нем сидит, — но только потому рвался, что это казалось интересным и почетным. Фуражка, форма. Гимназист! Вайнорасов Адомас приехал на каникулы… Да и мужицкими работами он гнушался, его манил городской булыжник, хотя он и не имел понятия, как по нему ходить. Только бы из дома, из этой грязищи, да поскорей! Кто-кто, а он мужиком не будет. Вырвался с боем. А потом наука осточертела, с грехом пополам одолел пять классов, в последних по два года отсидел. Может, тянул бы лямку дальше, но Милда Дайлидайте бросила гимназию и пошла в кинотеатр кассиршей. Вот и он за ней. Думал: «Теперь мы самостоятельные люди, сможем пожениться». А мать тут и запела: «Делай как знаешь, но про дом забудь, ни крошки не получишь». Он струхнул, знал, что она не бросает слов на ветер. Оставалась надежда, что пройдет злость, привыкнет мамаша, уступит. Нет, не порол горячку, любовь не затмила глаз, как случилось бы с другим парнем его лет.

— Милда подождет, пока я отслужу в армии, — искал он утешения у Аквиле, с которой делился секретами. — Тогда и мама будет со мной считаться — взрослый человек.

Аквиле хлопала в ладоши.

— Вот увидишь, натяну тебе нос — раньше сыграю свадьбу! — Тогда она еще каталась с господином Контролем. — Мама, конечно, будет против. Но мы порешили не спрашивать позволения.

Дверь избы была распахнута настежь в этот жаркий летний день, когда они беседовали во дворе, сидя на теплых камнях. Но если бы дверь замуровали и окна тоже, все равно голос Катре Курилки пробился бы…