Потерянный кров

А гостей и впрямь было много — Миколас Джюгас не ударил в грязь лицом. Пришли друзья, родные, соседи Джюгасов и Вайнорасов. В горнице яблоку негде упасть. На столах тоже богато, нищих всего прихода можно бы накормить да напоить. Слава господу, не опустели еще и хлева, и амбары, и кладовки — не успел подчистить немец. Одно вот странно — с хутора Вайнорасов никого нет… Катре Курилка заперла всех в баньке, сказал кто-то, поколебав праздничное настроение. Но стаканы и чарочки тут же выправили его. Соседи подталкивают кумовьев, чтобы сели поплотней, а то крестник будет редкозуб. Культя (под хмельком он становится ревнив) подозрительно поглядывает на жену. Над столами летят острые словечки, гремят раскаты хохота («Осторожнее, господин учитель, Путримас не любит помощников..» — «Да уж, наш Культя сотворит седьмого и без посторонней помощи…»). Какая-то чувствительная душа, усерднее других налегавшая на пиво, предлагает затянуть песню, но с ходу получает суровый отпор: «Сбесился! Траур же…» Все делают вид, что возмущены. Только хозяин снисходительно улыбается, покручивая встопорщенные усы. Песню? Что ж, песню так песню! Мертвому-то все равно, будешь ли ты здесь, в сей юдоли земной, плакать или петь. А если его душа видит нас оттуда, ей бы только радоваться, что мы не деремся, не сквернословим, а красивыми песнями тешим сердце. Так что промочим горло, чтоб звонче пелось, милости просим.

Звенят стаканы, бренчат ножи и вилки, булькает пиво, льющееся из пузатых кувшинов. Ясное дело, сейчас будет песня — у этих Джюгасов все шиворот-навыворот. Но нет, не поют — и без того вдоволь работы для языка. Снова рядышком человек с человеком, сосед с соседом; еще недавно только приподнимали друг перед другом шапку из-за заваленных сугробами изгородей; если и сходились, то лишь по делу, — уладишь его, и легче в доме, но не на душе. А потолковать есть о чем: такая зима! В одном Лауксодисе столько новостей, что в десяти газетах не пропечатаешь. Кто умер, кто родился, кто женился, у кого ночью из чулана сало унесли, кого немцы угнали с обозом… А перед Новым годом в поместье Гульбинасов въехал новый хозяин, какой-то Петер фон Дизе из-под Тильзита. Поместье, дескать, его собственность, поскольку некогда оно принадлежало Гурскене, первой жене Гульбинаса, которая по кровному родству приходится ему тетей, — фрау Гертруда фон Дизе. Да, когда-то она так называлась, эта фрау Дизе. Любила похвастаться своим прусским происхождением — мы, старики, это хорошо помним. Бедные Гульбинасы. Лучше им не возвращаться из этой Сибири, если они еще там живы.

— Куда уж… — Голова Миколаса Джюгаса свешивается на грудь.

— Верь ты ихним газетам.

— Нет дыма без огня…

— Не горюй, Миколас. Америка раздолбает германца, и тебе достанется поместье Гульбинасов.

— На что оно мне? Лучше выпей.

— Раздолбает… Пустые слова. Такая силища.

— Да Гитлер, считай, почти всю Украину загреб. Русские теперь без хлеба сидят. Немцы ломятся к Москве и Ленинграду.

— А Москву Гитлер таки не взял до зимы, как обещал.

— И не возьмет. Россия — ого! Земля без конца и края. Никто еще ее не осилил.

— Осилишь их! Русским-то и воевать не надо. Будь они похитрей, отступали бы да отступали. Немцы заблудились бы, как гусята в болоте, и сами окочурились.

— Они так и делают. А для верности в тылу партизаны помогают.

— Прикуси язык, отец.

— Пошел ты знаешь куда… Сам я выдумал, что ли?

— Знакомый из Вильнюса приезжал. В гости. Рассказывал, белорусские леса так и кишат партизанами. Говорит, с бабами, с ребятами…

— А куда людям деваться, если немцы их сгребают, будто вшей, — да в огонь? Сам видел намедни, как по Краштупенай пленных гнали. На людей не похожи.

— Злодейства еще никому с рук не сходили. Отрыгнулись одним — выйдут боком и другим.

— Лучше бы пленных хозяевам раздали, чем голодом морить. Для всех была бы выгода.

— Говорят, дадут. Вышел такой приказ.

— Да какой от них прок! На ногах не стоят.

Черная Культя сидит, опустив голову. Крепко сжатый кулак здоровой руки то прячется под стол, то снова появляется на столешнице. Наконец пальцы распрямились, схватили стакан и — до дна! Решился!

— А что, если — чик! — и Гитлеру конец? — восклицает он. — Продул войну. А русские тут как тут — и хоть лопни… А? Что тогда, чтоб вас сквозняк?

— Ждешь?

Юзе Путримене, кума, морщится и подмигивает, унимая мужа, но Культя уже разошелся:

— Не жду, просто так интересуюсь. Хотя, по правде, от собственного клочка земли я бы не отказался. А с другой стороны, на что он мне? Если русские придут, все равно всех в колхозы загонят.

— Иди домой, пьяная свинья! — Путримене то краснеет, то бледнеет; глаза, и без того навыкате, лезут на лоб, в них животный страх и злоба. — Гони его в шею, господин Джюгас.

— Успокойся, кума. Разговорами русского не накличешь, а немца не выгонишь.

— Во-во, прошлогодний снег не возвращается. Англичане не позволят им ногой на нашу землю ступить. Только до границы, а дальше — стоп!

— Чурбан! Ничему не научился от тех, что за язык головой поплатились… — ужасается Путримене.