Доктор Крюгер поклонился и исчез, оставив Эрика в некоторой растерянности. Никогда раньше он не думал о своих кишках и плохо представлял себе, как работает его организм; впрочем, во внутренностях своего «вольво» или компьютера Эрик разбирался не лучше. Кровь — то, что находится внутри, и, если повезет, никуда оттуда не денется, а сердце перекачивает ее по кругу, в его случае — почти пятьдесят лет, но что там в точности происходит, он не знал. Прописывая ему таблетки для понижения давления и уровня холестерина, врач заметил: человек, не знающий, как устроено его тело внутри, пребывает на до-Везалиевой[45] фазе развития.
— Но я прекрасно себя чувствую.
— Это ничего не значит. Потому-то эту штуку и называют безмолвным убийцей. Повышение давления и уровня холестерина помещает вас в группу риска. Придется пить то, что я прописал.
Рената возникла перед ним.
— Вы не забыли? Вас ждут внизу. Сибилла возьмет у вас кровь и померяет давление, потом — сенная ванна.
Он спустился по лестнице белого камня и попал в небольшой альков, где несколько пациентов уже ждали своей очереди. Напротив, в просторном белоснежном холле, за сияющей белоснежной стойкой сидели юные девушки в белоснежных одеждах. Слышалась немецкая и русская речь, а также легко отличимые на слух варианты немецкого, возникшие в долинах Австрии и Швейцарии, отделенных от Германии высокими горами; эти языки, к которым обычно подают вяленое на солнце мясо и несколько сортов хорошего сыра, удивительно приятны на вкус.
— Herr Sontag?
Одна из белоснежных девушек. Сибилла. Она чуть косила и двигалась легко, словно ничего не весила. Эрик видел, как она подала ему руку, но не ощутил ее веса в своей ладони. Зато, когда она брала кровь, он тоже ничего не ощутил. Он смотрел на красную жидкость, текущую по трубочке, и ни о чем не мог думать.
— Вот увидишь, — говорил Арнольд, — дня через два ты полностью отдашься процессу. Станешь мягким, как воск, в их руках.
Так оно и было. Чуть косящая девушка влекла его за собой, словно они были соединены намертво, как два космических корабля; она откинула занавес, постелила на кушетку кусок прозрачного пластика, велела ему раздеться, лечь и не шевелиться. Он пытался заглянуть в тот ее глаз, который не косил, чтобы прочесть в нем свою судьбу, но она нажала на кнопку, и он мгновенно оказался в замкнутом пространстве, а вокруг вихрем закружился пахнущий сеном водопад и стало тихо. Очевидно, это и была та матка, из которой ему предстояло заново родиться. Прежде чем исчезнуть, Бабочка-Сибилла успела сообщить ему на своем горном диалекте, когда она вернется, но он тонул в блаженной неге и хотел одного: оставаться в этом состоянии вечно.
— Da möchte man schon bleiben, gel,[46] — прозвучал голос акушерки-Сибиллы, возвращая его к действительности из видений с участием ферм, телят и стогов сена. Она выдала Эрику полотенце и отвела в зал, где пожилая дама вышагивала по небольшому пруду, высоко, на манер цапли, подымая колени. Надо, сказала Сибилла, присоединиться к даме и двигаться в точности как она, считая, что он тоже превратился в некое подобие журавля. Но сперва постоять в деревянной кадке, полной горячей воды. Полезно для
— В огненный период, — парировал другой голос (Эрик как раз вылез, чтобы постоять в горячей воде), — человек достигает личной зрелости, но наступает «бабье лето», и земля переходит от сохранного «я» к опасному «ты». Необходимо известное мужество, чтобы войти в связь с землей, соединиться с ней. Связь создается соединительными тканями, которые, связывая все со всем, строят наши тела…
Эрик скоро потерял нить рассуждений, но успел узнать о балансе селезенки и поджелудочной железы и задумался о том, все ли у него в порядке с этим балансом, потом прошел еще один круг по ледяной воде и сбежал в свою комнату, носившую имя Дикая роза. По дороге ему попались еще: Чистотел, Медвежья лапа, Водосбор и зал, где унылые рабы изнывали в борьбе с пыточными механизмами. Молодая женщина бежала по вечно крутящейся у нее под ногами ленте, русский, рядом с которым он с утра ожидал своей очереди, приседал и медленно поднимался с гигантским весом, прицепленым к блоку, а еще одна жертва, накрепко обвязанная ремнем поперек туловища, пыталась подняться, преодолевая чудовищную тяжесть и наливаясь краской от натуги; что за бессмысленный, тяжелый труд, подумал он.